The History of Bones: A Memoir: A Memoir

Но здесь не было ни нюансов, ни тонкостей. В нем не было ничего ценного. В нем не было любви. Она просто пробивалась через край и не была связана с тем, почему я хотел заниматься музыкой.

Я где-то говорил, что группа - это мачо, но мачо, как первые шаги вашего ребенка. Это было то, чего я хотел.

Эта группа обладала огромной силой.

Вероника Уэбб подошла ко мне после шоу в Нью-Йорке и сказала: "Это как если бы тебе выебали мозги, снова и снова", - как будто это хорошо.

Но тут куда-то запропастился Брэндон, играя с таким количеством эффектов, что все это звучало как пушистый ворс. Это было неплохо само по себе или в спокойной обстановке, но в этом грохочущем натиске, который мы создавали, это звучало так, будто кто-то играл в ста ярдах от нас накануне. Ничто из того, что он играл, не пробивалось сквозь рев, который мы создавали, поэтому гитарные мелодии терялись. А ведь гитарные мелодии писались с мыслью о том, что это единственный инструмент, который гарантированно будет слышен на вершине. Единственный инструмент, который прорвется.

Я пытался заставить его изменить звучание, иначе все, что он играл, просто исчезнет и превратится в некий потерянный, кашеобразный звук. Но Брэндон сказал, что его звук - это его собственность и что я не имею права просить его изменить его.

Вполне справедливо, но в тех местах, где написанные гитарные партии были неотъемлемой частью сути того, что я написал, гитара не могла быть маленьким эльфом, машущим с далекой вершины холма.

В Брэндоне было что-то прекрасное. Но это было очень странно, потому что когда я пытался заставить Эла и Кельвина смягчиться - отчасти для того, чтобы они сбавили обороты и освободили место для Брэндона, - Брэндон набрасывался на меня, говоря, что я не должен указывать великому Элу Макдауэллу, как играть.

Я чувствовал, что оставшиеся музыканты из старой группы считают, что во всем этом виноват я. Было много грусти и злости из-за увольнения Марка, ухода Эрика и Дуги.

Полагаю, как лидер, это была моя вина. Возможно, с Марком и Эриком можно было поступить лучше. Марк был невероятным музыкантом, а Эрик - человеком, которого я любил, и который был просто великолепен в художественном плане. Может быть, я мог бы как-то сохранить эту группу". В Downbeat было написано: "Группа персонажей, играющих музыку с характером". И это было правдой.

Я так хотела, чтобы музыка была душевной, но все внимание было приковано к фильмам, к тому, как я выгляжу или с кем сплю.

Может быть, я стал эгоистом. Привилегии трудно заметить, когда тебе все дают.

Но слава - очень тяжелая вещь. Она почти хуже наркотиков. Она дает человеку ложное ощущение плавучести, и ты не хочешь его отпускать. Вы хотите еще больше. И все, с кем вы сталкиваетесь, считают, что для вас лучше стать более известным. Не только ваш агент, менеджер или кто-то еще, но все.

Она движется против часовой стрелки к вашей душе.

Если вы знаете кого-то, кто внезапно стал знаменитым, наберитесь терпения. Может быть, отнеситесь к ним так, будто они только что перенесли серьезную операцию и им нужно время, чтобы прийти в себя, прежде чем снова стать собой.

Тур был разбит на две части. Месяц в Европе, возвращение в Нью-Йорк на неделю, а затем снова месяц.

Кельвин и Эл в одиночку занимали заднюю часть автобуса и курили тонны травки. Запах обычно тянул И. Джея в заднюю часть автобуса, но он не хотел с ними общаться. И.Джей. считал, что Кельвин переигрывает и не оставляет ему места на ударных, что было в значительной степени правдой. Кертис и Рой сбивались в кучу, перешептываясь друг с другом, а Эван и Брэндон делали то же самое по отдельности, в одиночестве. Группа была ужасно сплоченной. Из задней части автобуса слышалось громкое, второсортное хихиканье, сменявшееся гиеновым смехом. По лицу Эвана я понял, что он чувствует, что это направлено не столько на него, сколько на геев в целом. Можно было услышать обрывки фраз вроде: "А потом я съел все до ее почек" или снова и снова: "Эй, сука, что у нас на ужин? Я бы хотел съесть стейк, но лучше я засуну его в тебя". А потом раздавались раскаты мерзкого хохота.

Эван неоднократно давал мне понять, что есть проблема. Я видела, что это причиняет ему боль. Но он не уточнял, что именно происходит. Я понятия не имею, что за дерьмо происходило, когда меня не было рядом.

И не было никакого способа справиться с этим.

Когда я вернулся, я позвонил Орнетту Коулману по поводу Эла и Кельвина, потому что он работал с ними. Мне просто нужен был совет, как вести себя с группой, которая каким-то образом сошла с рельсов.

Орнетт был ангелом. Буквально ангелом. Я спросил его о Кельвине и Эле: как ему удавалось заставить их играть то, что он хотел, и были ли они неуправляемыми в дороге?

"Они много курят?"

"Да, все время".

Я никогда не возражал против того, чтобы музыканты курили травку, если только они не провозили ее через границу или не забывали свой инструмент в гостиничном номере. Но у Орнетта была длинная теория о том, почему марихуана вредна для музыки.