The House

Я стоял посреди гостиной и пытался заставить себя думать. Получалось плохо. То есть думалось почему-то не о том. Снова стал рассматривать Джимми и Билли. Ну и лбы! Стоп! Есть мысль! Бабка говорила, что за ними окна. Ну, наверняка. И настоящие. Не стал бы покойник закрывать фальшивые окна картинами. Следовательно? Следовательно, у меня есть шанс выглянуть на улицу, на настоящую улицу. И? И ничего – этаж-то, как минимум, пятнадцатый или вроде того. Но мне все равно так захотелось хотя бы взглянуть на нормальный мир и понять, наконец, какое ныне время суток, что я ринулся прямо на красавчика Джимми. Сначала осторожно провел руками по плакату. Точно, по краям он прилеплен к стене, а в центре – только бумага, за которой - пустота. Ну что, рвать плакат? Старухин любимый? А-а, черт, не могу так! Я попробовал аккуратненько отковырять край плаката от стены, но нет, приклеено было на совесть. Я осторожно приложил ухо к плакату. Тишина. Ну да, в такую жару окна приличных домов закрыты, а этаж высокий, что тут можно услышать? Ну хоть какой-то внешний звук? Я еще раз, стараясь сильно не нажимать на бумагу, приложил ухо к... Да, со стороны это выглядело смешно – рельефно выпятившиеся металлического цвета плавки Джимми были точно напротив моего уха.

- Что же ты делаешь, а?

Появившаяся в дверях старуха тоже была изрядно растеряна. Я же, стоявший в очень неудобной позе, резко дернулся от неожиданности, пробил неплотную бумагу, и моя голова оказалась за плакатом. То, что я успел там увидеть, пока высовывался обратно, напоминало скорее двустворчатую дверь, чем окно. Ну конечно, – ставни на окнах, а потом и плакатики для красоты. Заделано со всем тщанием.

Повернувшись на голос, я увидел, что старуха стоит с подносом, на котором - две дымящиеся чашки и, кажется, сахарница. Я оглянулся на порванный плакат и, честное слово, почувствовал себя более неловко, чем когда влетел в ее объятия в спальне. Там я застал ее неожиданно и представлял себе, куда это я попал, а тут она поймала меня... непонятно за чем. Но чем-то, что я делал тайком. И еще ее любимый плакат порвал. Ужасно неловко. Ну что ж, стою столбом, руки почему-то за спиной.

Она и тут быстро справилась с удивлением – видимо, привыкла и не к таким странностям в поведении.

- Я не думала, что ты...

Она красноречиво глянула на плакат.

– Бедный Джимми, он теперь никуда не годится. Да ладно, у меня есть еще мальчики. Присаживайся, я принесла кофе.

Не зная, куда девать лицо и руки, я присел в кресло. Итак, старуха вернулась и обнаружила меня, разглядывающего прелести Джимми. Я привел Джимми в состояние полной негодности, старуха хитро мне улыбается и поит кофе. Хорошая старуха. Совсем еще недавно, когда можно и нужно было задавать вопросы, прояснять, что происходит, вообще как-то выдавать себя за мыслящего индивидуума, я лениво и безынициативно молчал. Сейчас же, под старухиным взглядом, заподозренный в неравнодушии к мужским прелестям, или в чем там еще, я почувствовал, что не могу оставить этот дом не обьяснившись. Вот ведь странно: мне обязательно нужно поведать этой любезной даме, что я совсем не из той - сумасшедшей - компании, пригретой ее мужем, и именно поэтому вовсе не Джимми интересовал меня в тот момент, когда она вошла в комнату. Зачем мне нужно говорить об этом человеку, которого я вижу, наверное, последний раз в жизни, я не знал, только чувствовал, что просто не могу уйти, не рассказав ей, что со мной произошло. Наверное, это нужно еще и потому, что по-настоящему остановить вертящееся вокруг меня действо можно только вырвавшись из роли, где следующий шаг неуклонно нашептывает мне неведомый суфлер, и заговорить самому, просто и без оглядки. Но, прежде чем пуститься хоть в какие-то обьяснения, я, неожиданно для себя самого, спросил:

– Скажите, а который сейчас час?

Казалось бы – что проще, а спросить об этом пришло в голову только сейчас.

Старуха неторопливо взяла с подноса чашку и посмотрела на меня. Взгляд никак не вязался с заданным невинным вопросом. Можно было подумать, что я спросил у нее, который ныне год.

- Видишь ли, милый, - почти шепотом начала она, а у меня сразу запершило в горле, - еще одной странностью моего мужа было то, что он терпеть не мог часов. Никаких. Ни ручных, ни настенных. Он не хотел знать, какое сейчас время суток.

- Но ведь без часов совершенно невозможно жить! Надо же представлять себе...