The Kids Aren't Alright (СИ)

— Детектив Солис, полиция Юмы, — достал из кармана полицейский значок мексиканец, — мисс Голдфайн, вы арестованы по подозрению в хранении наркотиков, занятию проституцией и непредумышленном убийстве.

— Что? — Эмме показалось, что земля уходит у нее из-под ног.

— Вы арестованы, мисс, — повторил Солис, — вытяните, пожалуйста, руки вперед. Мой коллега сейчас зачитает вам ваши права.

Эмма поняла, что игра окончена. От осознания того, что через секунду у нее на запястьях защелкнутся наручники, причем, совсем не для ролевых игр в спальне, ей поплохело. Не зная, почему, она, вместо того, чтобы повиноваться, резко развернулась и побежала вглубь парка.

Бесси ойкнула и схватилась за голову, а полицейские, переглянувшись, бросились за беглянкой. Нагнали они ее быстро — двое здоровых мужчин в удобной обуви явно имели преимущество перед девчонкой на шпильках. Солис прыгнул на Голдфайн со спины и повалил ее прямо в грязь, не высохшую после вчерашнего дождя. Эмма попыталась выкрутиться из его рук, но он уперся ей коленом в поясницу и она, вскрикнув, сдалась.

— Вы только что добавили себе еще одну статью, мэм, — защелкивая на ее запястьях наручники, произнес детектив Солис.

— Я ни в чём не виновата! — от боли и досады заплакала Эмма.

— На невиновных не развешивают ориентировки по всему штату, — усмехнулся Солис, поднимая арестованную с земли.

От этих слов у Голдфайн в голове будто сложился паззл. Разговор матери и Майка о том, что она куда-то что-то сообщила, вдруг приобрел смысл. Самый жестокий и кошмарный смысл, который можно только вообразить. Эмма, всхлипнув, задала вопрос, на который и так уже знала ответ:

— Кто меня сдал?

— Твоя мать, — подтвердил ее догадку детектив.

— Мне жаль, — зачем-то сказал голубоглазый полицейский.

Эмма почувствовала такую боль, что не отказалась бы вместо нее сейчас вновь получить нож в ногу. Она, перестав сдерживаться, зарыдала в голос. Действительно, сейчас она могла вызывать лишь жалость. В грязи и слезах, с закованными за спиной руками, ковыляющая по аллее под прожигающим насквозь взглядом Бесси, которая словно разочаровалась в ней. Но если Голдфайн думала, что это самое худшее, что ее ждет, то она глубоко ошибалась.

У ворот парка стояли Айзек и Люсиль Хоровиц. Одетые во всё чёрное, они будто бы вновь хоронили сына. Когда Эмма и полицейские поравнялись с ними, детектив Солис остановился.

Несколько секунд все собравшиеся молчали. Напряжение уже можно было резать ножом, но тут Люсиль, набрав побольше слюны, плюнула Эмме прямо в грудь.

— Гореть тебе в Аду! — сказала она настолько жутким тоном, что арестованная вся похолодела внутри, — ты убила моего мальчика!

Эмма на это просто отвернулась, захлёбываясь слезами. Какой был смысл ей сейчас оправдываться? Люсиль была матерью, потерявшей сына. Причем, настоящей матерью, а не просто инкубатором для оплодотворенной яйцеклетки, как Линетт. Солис, не скрывая удовольствие от случившегося, запихал Эмму в полицейскую машину и, включив сирену, понесся в полицейский участок.

*

— У меня есть право на звонок? — спросила Голдфайн, когда ее привели в допросную и усадили за стол, сняв наручники.

— Конечно, — кивнул ей детектив, — сейчас принесу вам телефон.

Естественно, Эмма позвонила матери. Та тут же взяла трубку, будто сидела прямо у аппарата.

— Привет, мам, — сухо произнесла Эмма.

— Привет, — послышалось в ответ.

Почувствовав, что опять начинает плакать, девушка выдавила:

— Почему?

— Потому что за тебя была объявлена награда. Шестнадцать тысяч долларов! — будто говоря очевидные вещи, воскликнула Линетт.

— То есть, ты продала собственную дочь за шестнадцать тысяч? — поразилась Эмма.

— А что мне оставалось делать? Я пошла на почту забирать эту сраную мультиварку из телемагазина, смотрю — а там твое лицо! Разыскивается за кучу преступлений! Да еще и такая огромная награда! Лучше уж я ее получу, чем кто-то другой. Шестнадцать кусков на дороге не валяются, а аренда салона недешевая! Тем более, у нас кредит за дом, — принялась объяснять мать.

— Знаешь… я ценю это, — горько усмехнулась дочь.

— В каком смысле? — удивилась Линетт.

— Обычно за мою шкуру дают двадцатку, не более. А тут аж шестнадцать тысяч! Спасибо, что оценила меня так высоко, — с этими словами, не став дожидаться ответа, Эмма положила трубку. Слёзы на её глазах высохли.

*

Она не проронила больше ни слезинки. Не во время дознания, не во время судебных слушаний, не во время объявления приговора, который, несмотря на оправдание по непредумышленному убийству, включал в себя штраф в десять тысяч долларов и жёсткие восемь месяцев тюрьмы. Не даже тогда, когда стараниями Хоровицей ее определили в одну камеру с детоубийцами. И не тогда, когда сокамерницы изнасиловали ее полицейской дубинкой под безразличным взглядом надзирателей.

Её сердце выгорело. Она потеряла веру в себя, в людей, в мир, потеряла остатки самоуважения и воли к жизни. Потому что можно простить всё, но только не продажу тебя собственной матерью за грёбаных шестнадцать тысяч долларов…

Комментарий к Глава 26. Кейт