The Kids Aren't Alright (СИ)

В перерывах между «сессиями», пока его член отдыхал, Санчес развлекался как мог. Например, разводным ключом сломал девушке обе руки. Просто бил её по лучевым костям, пока не услышал их хруст. В третьему изнасилованию она, как и большинство жертв, от болевого шока и эмоционального потрясения впала в полубессознательное состояние, чем Санчес с удовольствием воспользовался, буквально разрывая тело несчастной Викки на части. Угомонившись лишь к рассвету, Макс придушил её, бросил в багажник, и поехал в Марану, по дороге присматривая место, куда можно было бы выкинуть тело.

Поколесив по жилым кварталам с полчаса, Санчес остановил свой выбор на прелестном газоне миссис Бритт. Клумбы с гортензиями, тюльпанами и нарциссами, искусно выстриженная туя и целая коллекция садовых гномов — это место идеально подходило для того, чтобы упокоить миловидную Викки. Так он и сделал — бесшумно открыл багажник, вытащил оттуда девушку, развязал, наконец, её посиневшие от недостатка кровоснабжения груди и положил обнажённое, окровавленное тело прямо на ярко-алые тюльпаны. Довольный композицией, Санчес укатил домой.

Айда Бритт, как и многие старики, страдала бессонницей и спала очень чутко, поэтому шум двигателя «Короллы» Санчеса смог её разбудить. Увидев, что часы показывают пять утра, рассерженная миссис Бритт решила спуститься вниз и попытаться разузнать, кто нарушил её сон. Крик Айды нарушил сон уже всей улицы.

Живущий напротив любитель утренних пробежек и здорового питания медбрат Клэй Джонс, в столь ранний час смешивающий себе смузи из яблок и сельдерея, прибежал на вопли Айды первым. Он же вызвал службу спасения и, привычным движением проверив пульс Викки, понял, что девушка… жива. Её сердце билось часто и аритмично, но, всё же, билось. А значит, она пережила встречу с неуловимым маньяком…

*

Викки повезло. Если, конечно, везением можно назвать множественные разрывы влагалища, открытые переломы обеих рук и повреждение трахеи и голосовых связок, на которых врачи сделали не вполне удачную операцию — Викки могла говорить, но только еле различимым шёпотом, а на её шее остались шрамы.

Придя в себя после наркоза, девушка первым делом попросила телефон, и плохо слушающимися пальцами набрала на экране два слова. Два слова, которые положили конец бесчинствам Маранского Потрошителя, как его прозвала пресса. Этими словами было имя маньяка, без страха представлявшегося своим жертвам, уверенный в том, что после встречи с ним они никому ничего уже не расскажут.

*

Почти четыре месяца, разделяющие исчезновение Джейми и нападение на Викки, Марк слышал одно и то же словосочетание в разных ипостасях каждый день. «Мне жаль», «Нам жаль» и «О, боже, какая жалость! Трагедия!». Сержант Хикокс сказал ему эту заветную фразу, когда специалисты департамента полиции Мараны изъяли из супермаркета, где в последний раз видели Джейми, запись видеокамеры, но не смогли рассмотреть на ней мужчину, с которым Джеймс ушла. Отец говорил ему это каждый раз, приходя со смены без новостей по делу пропавших. Даже Викки, еще не подозревавшая, что вскоре попадётся тому же маньяку, пыталась выказать Марку сочувствие этими заезженными словами. Когда Марк, смотря телевизор после работы, тяжело вздохнул, увидев по местным новостям объявление о пропаже Джейми, Дафни погладила его по спине и тоже сказала «Мне жаль». Тогда-то Марка прорвало:

— Кого тебе жаль? Кого всем жаль? Меня? Джейми? Может, Лорен, Джулию или Марию? Или других девочек? Вся эта показуха — дерьмо собачье! — он с размаху разбил об пол кружку с недопитым чаем, — никому не жаль! Все радуются, что не с ними произошло это несчастье! Думают «Ах, на месте Кейси Купер могла быть моя дочка, она тоже работает маникюршей!» Всем плевать, все забывают о первых пропавших, когда появляются новые! Никому нет дела. Даже комендантский час не ввели и патрули не выставили. Кто-то похищает наших сестер, дочерей и любимых, и делает с ними неизвестно что, а всем «жаль». Чёртовы лицемеры.

С этими словами он схватил со специальной подставки гитару, блокнот с ручкой и вытащил из кармана куртки ключи от дома.

— Куда ты? — с ужасом смотря то на него, то на мелкие осколки кружки, спросила Дафни.

— Мне надо побыть одному. Достали долбаные жалостливые ублюдки.

Хлопнув дверью, он, проигнорировав лифт, побежал вниз по лестнице с двенадцатого этажа. Его душили слёзы. Не слёзы жалости, а слёзы злобы и бессилия. Лишь сев в машину, он смог дать выход эмоциям и болезненно разрыдался, упав головой на руль.

— Это моя вина, — шептал самому себе Конелли, — я мог остановить её! Мог! А теперь её нет.