The lust (СИ)

За сутки до отлета Мин бежит в парикмахерскую и красит волосы в мятный. Если Чонгук думает, что ссылка Мина исправила, или он приедет и будет ползать перед ним на коленях с просьбой вернуть его в семью, то братец ошибается. Юнги — гей, и он это понял и принял, если остальные этого принять не могут, то это их проблема, да и жить от них подальше, как оказалось, вовсе не наказание, скорее избавление. Юнги как-нибудь перетерпит пару дней в Корее и вернется сюда — к Таро, к новым друзьям и к свободе, которую ему так не хватало все эти годы.

Именно с этими мыслями Юнги прикрыл глаза и позволил огромной железной птице поднять его на тысячу километров над землей и увезти из уже любимого Токио.

***

Сеул встретил дождем, будто той тоски, которая поселилась внутри с того самого момента, как он прошел в самолет, было мало. Юнги сидит на заднем сидении автомобиля и смотрит, как одна за другой капли бьются об стекло и разлетаются на миллион брызг. За все эти два года ни отец, ни Суран ни разу не позвонили мальчику. Все, что Юнги получал из дома — это перечисления, которые каждый месяц с его счета снимал опекун. От Чонгука Юнги вестей и не ждал, может именно поэтому то, что брат полностью разорвал с ним все связи, Юнги больно не делало. Мона рассказывала по скайпу, что опекун докладывает Суран все, чем занимается Юнги в Токио, притом не только о его успеваемости. Один раз, по словам Моны, Суран даже просила сестру повлиять на брата, мол, пусть меньше шляется. А когда сестренка показала ей одну из фоток, которые Мин периодически ей посылал, женщина фыркнула и обозвала Юнги девчонкой из-за перекрашенных в платиновый волос. Юнги только усмехнулся тогда, а сейчас сидит и представляет лицо матери, когда она увидит мятный, отливающий даже бирюзовым, цвет волос. Юнги решает добить женщину и, достав зеркальце, еще ярче подводит и так накрашенные глаза. Чем больше он будет не соответствовать образу достойного представителя клана, тем раньше его вышлют обратно. Правда, вся бравада и настрой испаряются сразу же, стоит машине припарковаться во дворе особняка.

Совсем недавно Юнги умолял Чонгука не выгонять из дома, думал, не сможет один, думал не справится, а сейчас он приехал обратно и понимает, что отдал бы все, лишь бы вновь оказаться в самолете, уносящем его далеко от этого места, от него. Мин туда не хочет. Один взгляд в сторону дома, и боль возвращается, расползается и накрывает всего парня миллиметр за миллиметром. Юнги обхватывает себя руками и бездумно пялится сквозь сидение водителя в пустоту, он видит все и ничего. Мин вспоминает, будто он и забывал, ту лютую ненависть в глазах Чонгука, снова заставляющую сердце подскочить к самому горлу.

Юнги обхватывает шею пальцами, давит, трет, хочет разодрать глотку, разорвать плоть и вытащить этот комок, лишь бы не было так страшно, лишь бы была возможность глотнуть кислорода.

В Сеуле Юнги не дышит. В Сеуле для него нет кислорода. Тут есть Чон Чонгук, а он затмевает собой все. Мин выдержит и укоризненный взгляд отца, и ядовитые слова Суран, но один взгляд Чонгука, и Юнги рассыпается. Он знает, что не справится, не вынесет этот вдавливающий в землю, оставляющий после себя одни трещины, пробивающий дыры, взгляд. После этих глаз — Юнги лужица на земле, осколки от чего-то, что раньше может и не было, но пыталось казаться цельным. Он тысячу раз прокручивал в голове их встречу, ставил диалоги, готовился к ней морально, но стоит шоферу выключить мотор мерседеса, как вся подготовка Юнги летит к чертям. Он сидит, забившись в угол автомобиля, и не может найти смелости выйти.