The Man of Property — Собственник

Old Jolyon did not; he considered it cynical to so express oneself; he had not yet reached that point of old age when even Forsytes, bereft of those illusions and principles which they have cherished carefully for practical purposes but never believed in, bereft of all corporeal enjoyment, stricken to the very heart by having nothing left to hope for-break through the barriers of reserve and say things they would never have believed themselves capable of saying.	Старый Джолион, конечно, не согласился; такие речи казались ему циничными. Он еще не достиг того возраста, когда даже Форсайты, отрешившись от иллюзий и правил, которым они следовали с практическими целями, совершенно в них не веря, лишаются физической радости жизни и, постигнув всем существом своим, что им уже не на что надеяться, не видят больше необходимости обуздывать себя, ломают все преграды и говорят то, что раньше им и в голову не пришло бы сказать.
Perhaps he did not believe in 'goodness' and 'badness' any more than his son; but as he would have said: He didn't know-couldn't tell; there might be something in it; and why, by an unnecessary expression of disbelief, deprive yourself of possible advantage?	Старый Джолион, должно быть, верил в «добро» и «зло» не больше, чем его сын; но… неизвестно… трудно сказать; может быть, во всем этом что-нибудь и есть; и зачем высказывать бесполезное недоверие и лишать себя возможных преимуществ?
Accustomed to spend his holidays among the mountains, though (like a true Forsyte) he had never attempted anything too adventurous or too foolhardy, he had been passionately fond of them.	Проводя каникулы в горах, хотя (как истый Форсайт) он никогда не предпринимал ничего слишком рискованного или слишком смелого, старый Джолион очень полюбил их.
And when the wonderful view (mentioned in Baedeker-'fatiguing but repaying')-was disclosed to him after the effort of the climb, he had doubtless felt the existence of some great, dignified principle crowning the chaotic strivings, the petty precipices, and ironic little dark chasms of life.	И когда после трудного подъема (обозначенного у Бедекера как «утомительный, но вознаграждающий путешественника сторицей») перед ним открывался чудесный вид, он не мог не верить в существование какого-то великого, возвышенного принципа, венчающего всю беспорядочную суету, все неглубокие стремнины и маленькие темные бездны жизни.
This was as near to religion, perhaps, as his practical spirit had ever gone.	Это, вероятно, было самым близким к религии переживанием, какое допускал его практический дух.
But it was many years since he had been to the mountains.	Но прошло уже много лет с тех пор, как он последний раз был в горах.
He had taken June there two seasons running, after his wife died, and had realized bitterly that his walking days were over.	Первые два года после смерти жены он проводил там каникулы с Джун и тогда же с горечью убедился, что дни прогулок для него миновали.
To that old mountain-given confidence in a supreme order of things he had long been a stranger.	Та уверенность в существовании высшего порядка вещей, которой его наградили горы, давно уже не посещала старого Джолиона.
He knew himself to be old, yet he felt young; and this troubled him.	Он знал, что стареет, но чувствовал себя молодым, и это тревожило его.
It troubled and puzzled him, too, to think that he, who had always been so careful, should be father and grandfather to such as seemed born to disaster.	Тревожила и смущала мысль, что он, такой осторожный, стал отцом и дедом людей, словно рожденных для несчастий.
He had nothing to say against Jo-who could say anything against the boy, an amiable chap?-but his position was deplorable, and this business of June's nearly as bad.	Пре Джо ничего плохого не скажешь — да разве можно сказать что-нибудь плохое про такого славного молодца? Однако его положение в жизни никуда не годится; история с Джун тоже ничем не лучше.