The “Russian” Civil Wars, 1916–1926: Ten Years That Shook the World

Но как бы хорошо ни были составлены документы - а в Омске и Екатеринодаре никогда не было недостатка в кадетских юристах, готовых выполнить такую работу, - и какими бы благими ни были намерения, в политике белых всегда было что-то хлипкое, половинчатое и неубедительное; преобладало стойкое ощущение, что ни Деникин, ни Колчак не очень-то интересуются деталями политических проблем, волновавших Россию с февраля 1917 года - да и задолго до него. Более того, какими бы эгалитарными ни были личные убеждения и намерения главных белых лидеров, которые были далеки от клишированных карикатур на украшенных пенсне садистских пижонов большевистской пропаганды, это не могло развеять зловоние реставрационизма, которым были пропитаны их лагеря, населенные бывшей элитой Российской империи или будущими элитарными приезжими, жаждущими такого статуса. Например, британские офицеры миссии на Юге России, приглашенные на банкет, устроенный местным отделением Союза землевладельцев в Новочеркасске, вскоре почувствовали, что находятся среди "рассадника монархистов", и были глубоко смущены, когда один из гостей (двоюродный брат Николая Романова) приказал оркестру сыграть "Боже, царя храни", старый императорский гимн, запрещенный со времен Февральской революции.

Следовательно, хотя деникинские земельные законы и трудовое законодательство могли обещать справедливое отношение к крестьянам и рабочим, население территории, занятой Добровольцами, неизменно испытывало на себе кнут и гнев вернувшихся помещиков и фабричных начальников, которые были изгнаны в результате повсеместного захвата частной собственности, сопровождавшего распространение советской власти в 1917-18 годах, и теперь жаждали мести и возмездия. То же правило действовало и на востоке, когда войска Колчака продвигались из Сибири (где крупные помещичьи хозяйства были почти неизвестны) через Урал в Поволжье (за которым они стали генеральными) - несмотря на то, что сам Колчак был явным приверженцем прогрессивной земельной реформы, напоминающей ту, что была предпринята в России после революции 1905 года, и что омское министерство земледелия кишело бывшими соратниками тогдашнего премьер-министра-реформатора П.А. Столыпина. Самое показательное, что "Декрет о земле" Колчака был издан только в апреле 1919 года, когда продвижение его армии в Европейскую Россию потребовало таких действий. Точно так же и по второму важному вопросу того времени - национальному самоопределению - он тоже молчал до весны 1919 года, когда внимание Парижа к намерениям белых заставило его действовать - или, по крайней мере, давать больше обещаний.

Подобное уклонение можно объяснить по-разному. При щедром прочтении политики белых можно было бы подчеркнуть, что движение было искренне привержено позиции непредрешенчества - той, которая бескорыстно препятствовала (даже запрещала) проведению значительных реформ в ходе вооруженной борьбы: Согласно доктрине, которую регулярно отстаивали белые (даже когда они осуждали за инертность аналогичное Временное правительство 1917 года), такие действия должны были ожидать решений нового учредительного собрания (Колчак, как цитировалось выше, предпочитал называть его "национальным собранием") после победы над большевиками. Менее щедрая трактовка "белой идеи" могла бы сослаться на циничные искажения и маскировку белыми своих истинных целей, чтобы получить крестьянские рекруты для комплектования своих армий и союзное оружие для их оснащения, одновременно пытаясь одурачить слишком доверчивых представителей национальных меньшинств, чтобы они согласились с тем, что обещания самоопределения, исходящие из Омска и Екатеринодара, реальны.