The Silent Woman: Sylvia Plath And Ted Hughes

Робби принес на кухню коробку с пиццей, пакетик оливок и заправку для салата “Heinz”, беспомощно огляделся по сторонам, словно никогда прежде это всё не видел. Томас упал в кресло лицом к телевизору, но потом встал, морщась от боли, и начал давать Робби указания насчет приготовления ланча. Робби нашел местечко, где можно было работать: маленький уголок крошечной разделочной доски, на которой он резал помидоры среди гор старых крошек. Он добродушно следовал царственным наставлениям Томаса, но потом, в конце концов, возроптал: “Но ведь здесь нет места!” в ответ на какую-то невыполнимую команду. Я предложила свою помощь, хотя знала, что помочь не смогу, а потом вернулась в гостиную: мне больно было смотреть на двух стариков, пререкающихся и неловко передвигающихся по ужасной кухне. Наконец, приготовление ланча было завершено, и пока пицца грелась в одной из двух микроволновок, стоящих на кухне, Робби поднялся наверх в свои апартаменты, а мы с Томасом сели за пластмассовый стол. Томас начал рассказывать историю своей тяжелой и несчастливой жизни, злоключения которой, очевидно, лишь усугубились из-за “губительных черных вибраций”, возникших в доме на Фицрой-Роуд, 23 из-за “влияния Йетса”. Я слушала его лихорадочный рассказ о различных работах, которые не принесли ему денег, о том. что его жена бросила его ради богатого бизнесмена на острове Уайт, о том, что один из его сыновей сбежал из пансиона, о таком-то человеке и еще вот о таком-то человеке, который, по его мнению, поступил с ним дурно. Так же, как взгляд мой устал от угрожающего нагромождения предметов в доме Томаса, разум мой отступил перед отупляющей бессвязностью его монолога. В примечании о авторе “Последних встреч” - Р. С. Стюарт (Робби) составил этот материал с четкостью рабочего резюме - сказано следующее: “Профессор Тревор Томас, администратор, художник, писатель и актер, сделал блестящую карьеру в различных сферах”, перечислены “очень успешные” постановки, в которых играл Томас, упомянут его “уникальный” стиль живописи, его “революционные техники организации выставок” и его “поразительная цельность”. Теперь, в брюзгливом изложении Томаса, материал вернулся в свое исходное состояние.

Потом, когда я вспоминала дом Томаса (а я часто его вспоминала - такое место забыть непросто), он казался мне ужасающей аллегорией правды. Этот дом говорит: “Вот как обстоят дела в действительности”. Это - непосредственная реальность во всей своей сложности, хаотичности, непоследовательности, избыточности и подлинности. В сравнении с безграничным беспорядком дома Тревора Томаса упорядоченность домов, в которых живет большинство из нас, кажется безжизненной скудостью, в своем роде - так же, как биографии называют бледными и сухими в сравнении с беспорядочной реальностью жизни. Кроме того, дом стимулировал работу моего воображения как метафора проблемы письма. Человек, который садится за письменный стол, сталкивается не с пустой страницей, а со своим крайне переполненным разумом. Проблема заключается в том, чтобы выбросить большую часть того, что там находится, наполнить огромные пластиковые мешки для мусора сбивающей с толку беспорядочной смесью вещей, накопившейся там за много дней, месяцев, лет, в течение которых вы жили и воспринимали вещи глазами, ушами и сердцем. Цель состоит в том, чтобы создать пространство, в котором несколько идей, образов и чувств можно расположить таким образом, что читателю захочется задержаться среди них на какое-то время, а не вылететь из помещения, как мне захотелось вылететь из дома Томаса. Но эта задача по уборке (нарратива) - не только трудна, но еще и опасна. Существует опасность того, что вы выбросите не то, что следует выбросить, и сохраните не то, что нужно сохранить. Существует опасность того, что вы выбросите слишком много и останетесь в пустом доме. Существует опасность выбросить всё. Может оказаться, что лучше сохранить всё, подобно Тревору Томасу, чем остаться вовсе ни с чем. Страх, который я почувствовала в доме Томаса, сродни страху, который чувствует писатель, не решающийся рискнуть начать писать.

Робби вернулся и подал ланч. Принес нам по тарелке, на которой лежал кусок пиццы, картофельный салат, были красиво разложены оливки и помидоры, и вовсе никаких следов мучительных приготовлений. Томас уставился в свою тарелку и сказал:

- По словам Клариссы, Олвин рассказала ей, что Сильвия говорила обо мне ужасные вещи. Я этому не верю. Она ведь не могла не любить меня настолько сильно и при этом прийти ко мне за помощью, правда? Или могла. Я не знаю.

Я ответила:

- К человеку можно испытывать разные чувства одновременно. Вы ведь сами ее не любили, но в то же время вам ей жаль.

Робби возразил:

- Настроение - это не то же самое, что постоянное отношение.

Я спросила:

- Робби, у вас такое чувство, что вы тоже там были?

- Тревор рассказывал об этом так много раз. Всегда одно и то же. Без вариаций. У него фотографическая память, визуальная память - как у фотоаппарата.

Робби произнес это с гордостью, словно речь шла о дресированной лошади.