The Story of Civilization 01

По мере развития японской науки и непосредственного знакомства с трудами Конфуция, а не только с его сунскими интерпретаторами, такие люди, как Ито Дзинсай и Огю Сорай, основали классическую школу японской мысли, которая настаивала на том, чтобы идти через головы всех комментаторов к самому великому К'унгу. Семья Ито Дзинсая не соглашалась с ним в том, что касается ценности Конфуция; они насмехались над нецелесообразностью его занятий и предсказывали, что он умрет в нищете. "Стипендия, - говорили они ему, - принадлежит китайцам. В Японии она бесполезна. Даже если вы ее получите, вы не сможете ее продать. Лучше стань врачом и зарабатывай деньги". Молодой студент слушал, не слыша; он забыл о звании и богатстве своей семьи, отбросил все материальные амбиции, отдал свой дом и имущество младшему брату и ушел жить в уединение, чтобы не отвлекаться от учебы. Он был красив, и иногда его принимали за принца; но одевался он как крестьянин и избегал посторонних глаз. "Дзинсай, - говорит японский историк,

был очень беден, так беден, что в конце года не смог приготовить новогодние рисовые лепешки; но он был очень спокоен на этот счет. Пришла его жена и, опустившись перед ним на колени, сказала: "Я буду делать работу по дому при любых обстоятельствах; но есть одна вещь, которая невыносима. Наш мальчик Генсо не понимает, что такое наша бедность; он завидует соседским детям в их рисовых лепешках. Я ругаю его, но сердце мое разрывается на две части". Джинсай продолжал листать книги, ничего не отвечая. Затем, сняв кольцо с гранатом, он протянул его жене, как бы говоря: "Продай это и купи рисовых лепешек".114

В Киото Дзинсай открыл частную школу и читал там лекции в течение сорока лет, обучив в общей сложности около трех тысяч студентов философии. Изредка он говорил о метафизике и описывал вселенную как живой организм, в котором жизнь всегда побеждает смерть; но, как и Конфуций, он питал теплые предрассудки в пользу земной практики.

То, что бесполезно для управления государством или для того, чтобы идти по пути человеческих отношений, бесполезно. . . . Обучение должно быть активным и живым; обучение не должно быть просто мертвой теорией или спекуляцией. . . . Те, кто знает путь, ищут его в своей повседневной жизни. . . . Если мы надеемся найти путь в отрыве от человеческих отношений, это все равно что пытаться поймать ветер. . . Обычный путь прекрасен; более прекрасного в мире нет".115

После смерти Дзинсая его школу и работу продолжил его сын, Ито Тогай. Тогай посмеялся над славой и сказал: "Как можно не называть человека, чье имя забывается, как только он умирает, животным или песком? Но разве не ошибка, если человек стремится создавать книги или строить предложения, чтобы его имя вызывало восхищение и не было забыто?"116 Он написал двести сорок два тома, но в остальном вел жизнь скромную и мудрую. Критики жаловались, что в этих книгах сильно то, что Мольер называл virtus dormitiva; тем не менее ученики Тогаи отмечали, что он написал двести сорок две книги, не сказав ни одного плохого слова ни об одном другом философе. Когда он умер, они поместили на его могиле эту завидную эпитафию:

Он не говорил о недостатках других. . . .

Его не интересовало ничего, кроме книг.

Его жизнь прошла без происшествий.117

Величайшим из этих поздних конфуцианцев был Огю Сорай; как он сам выразился: "Со времен Дзимму, первого императора Японии, как мало ученых, равных мне!" В отличие от Тогая, он любил спорить и яростно высказывал свое мнение о философах, живых или мертвых. Когда один любознательный юноша спросил его: "Что ты любишь помимо чтения?", он ответил: "Нет ничего лучше, чем есть подгоревшие бобы и критиковать великих людей Японии". "Сорай, - сказал Намикава Тэндзин, - очень великий человек, но он думает, что знает все, что можно знать. Это плохая привычка".118 Огю мог быть скромным, когда хотел: все японцы, говорил он, включая себя, были варварами; только китайцы были цивилизованными; и "если есть что-то, что должно быть сказано, это уже было сказано древними царями или Конфуцием".119 Самураи и ученые гневались на него, но сёгун-реформатор Ёсимунэ наслаждался его смелостью и защищал его от интеллектуальной толпы. Сорай установил свою трибуну в Йедо и, подобно Сюнь-цзе, обличающему сентиментальность Мо Цзы, или Гоббсу, опровергающему Руссо еще до рождения Руссо, обрушил свою смехотворную логику на Дзинсая, который заявил, что человек от природы добр. Напротив, сказал Сорай, человек - прирожденный злодей и хватается за все, до чего может дотянуться; только искусственная мораль и законы, а также безжалостное воспитание превращают его в сносного гражданина.