The Struggle for the Eurasian Borderlands. From The Rise Of Early Modern Empires To The End Of The First World War

Униатская церковь, против которой выступала большая часть православных, но которую так и не приняло полностью католическое население, сохранилась в основном в Галиции после разделов Польши. Там она впоследствии стала одной из культурных основ украинского национализма в XIX веке и движения за независимость в XX веке.

Люблинская, а затем Брестская унии создали новые возможности для польской экономической и культурной экспансии в Литве. Некоторые историки считают это величайшим достижением ягеллонского духа федерализма, а также высшей точкой гуманистической культуры эпохи Возрождения, которая достигла своего самого дальнего проникновения на Восток. После Люблинской унии 1569 года польские магнаты смогли быстро расширить свои владения в богатых сельскохозяйственных районах Литовского королевства, то есть на Украине, и навязать свободному населению крепостное право, которое достигло своего полного выражения к 1640-м годам. В то же время ухудшение условий жизни в центре привело к оттоку крестьян и городских низов в тот же регион, что усилило социально-экономическое недовольство. Растущее влияние католических польских магнатов вызывало недовольство местной православной элиты и крестьянства,которые обращались к казакам за руководством в массовом восстании, потрясшем основы Содружества. Именно здесь Шляхта не смогла разработать пограничную политику, которая могла бы закрепить ее позиции на Украине, - манящая возможность, более подробно рассмотренная в главе 4. Защита Шляхтой своих феодальных вольностей ослабляла королевскую власть, когда в XVIII веке правители хищных соседей усиливали свою.Неудача в объединении дворянской и королевской власти в Содружестве оказалась фатальной.

 

Сравнения и контрасты

Разрабатывая имперские идеологии и культурные практики в мультикультурных государствах, правители и их советники проявляли удивительную гибкость в адаптации к меняющимся обстоятельствам, вызванным борьбой за пограничные земли. Традиции и мифы часто изобретались или переосмысливались, а затем передавались правящей элите и остальному обществу через новые ритуалы, церемонии, памятники и исторические повествования. В определенные периоды строительства империи правители проявляли готовность проявлять терпимость к гетеродоксальным верованиям и идеологиям, возникавшим на периферии центров власти. Задолго до Французской и Промышленной революций евразийские империи были восприимчивы к внешнему культурному влиянию. Даже столкнувшись с потенциально разрушительным воздействием двойных революций, отдельные правители и группы внутри правящих элит предпринимали усилия по включению или синтезу новых течений мысли в гегемонистскую культуру.

Однако правящие элиты так и не смогли полностью освободиться от идеологической основы династической идеи, основополагающих мифов и приверженности, пусть и формальной, миссии или судьбе. Мифы обеспечивали легитимность и основу для социальной солидарности элит. Как правило, они воплощали универсалистскую теологию, которую можно было по-разному интерпретировать. Русские цари представляли себя поборниками православия везде, где оно существовало, но избегали крестовых походов от его имени; императоры Габсбурги постепенно отказались от идеи достижения вселенской империи и остановились на более скромной австрийской миссии на Балканах; Османские султаны и иранские правители приняли эксклюзивные мессианские варианты ислама, а затем отказались от них на практике; а китайские императоры приняли идею Срединного царства или Поднебесной империи как единственного законного государства, но на практике они неоднократно останавливались на компромисс с их универсалистскими претензиями. В XIX веке секулярные тенденции, порожденные двойными революциями на Западе, подорвали религиозные основы имперского правления. Представители правящей элиты осознали преимущества включения националистических элементов в имперскую идеологию, но смесь оказалась не слишком удачной.