The Trading Game: A Confession

Единственное, что я помню о дне получения бонуса, - это то, что Лягушка дала мне его на большом видеоэкране и что Калеб тоже был там со мной, в комнате. Они написали число в иенах, поэтому оно выглядело очень большим. Я совсем не помню само число, но, конечно, помню свой PnL. Я заработал 18 миллионов долларов до того, как прекратил торговлю, так что же я должен был получить? Восемнадцать раз по ноль семь. Один целых два шестых миллиона долларов. Что-то в этом роде.

Этот день наступил в конце января, и после него начался обратный отсчет до поступления денег в банк, где-то в начале февраля. Я проверял счет каждый день. Деньги поступили в четверг, значит, следующий день был пятницей, и я должна была договориться с Калебом о разговоре в этот день. Но я этого не сделала. Что тут скажешь? Трус, наверное.

Это были трудные выходные. Мне было очень не по себе. Что-то шушукалось у меня под кожей. Волшебница к тому времени уже была в Японии, но не в Токио, а переехала в Восточную Осаку, недалеко от Нары, примерно в 300 милях к западу от меня. Я не совсем понимаю, почему она так поступила. Я сказал ей, что увольняюсь, позвонив по скайпу. Она была счастлива, она всегда хотела, чтобы я уволился.

Понедельник. Калеб согласился встретиться со мной в своем угловом кабинете. Калеб настаивал на угловом кабинете как на одном из условий своего возвращения в банк. Я знаю это, потому что он сказал нам: мне, Джей Би и Билли, в тот вечер прошлым летом, когда мы пили на берегу Темзы. Я мог видеть на многие мили в двух направлениях - на запад и на юг. Один крепкий деревянный стол, два крепких деревянных плеча. За ними, вдалеке, заслоненный высокими деревьями, императорский дворец.

В Калебе чувствовалась настороженность, серьезность, которую я заметил, как только вошел в комнату, и к которой я не привык. Оглядываясь назад, я полагаю, что, учитывая время, он должен был знать, что я собираюсь сделать, но по какой-то причине в тот момент мне это не пришло в голову. Все, что я заметил, - это напряженный контроль над глазами и ртом. Мышцы, пойманные и удерживаемые в середине движения. Шахматист, игрок в покер, волк.

Я села. Как это всегда бывало, он смотрел вниз, а я вверх.

Знал ли он, что я собираюсь сказать?

Я, конечно же, сказал ему.

Я никогда не умел планировать, и моя речь не была хорошо отрепетирована. В ней было несколько моментов, которые мне нужно было отразить: что я ухожу; что мне жаль; что я пойду работать на благотворительность (что-то о неравенстве); что в знак признательности за все, что он и Citi сделали для меня, я буду работать до конца года без премии, но после этого я действительно уйду. Правда, на этот раз. Последнее добавление, о годе без премии, было художественным изыском: именно это Калеб предложил Слизню в 2009 году.

Это были мои удары, но я их пропускал, часто спотыкался и падал. Я пускался в длинные речи о болезнях, говорил о своем желудке и сердце. Упоминались вещи, которые точно не должны были упоминаться: мои тренеры (почему всегда тренеры?), Gas Panic, Квентин Бентинг. Думаю, я вполне мог показаться сумасшедшим.

Смягчился ли Калеб, когда я рассыпалась перед ним? Заблестели ли его глаза, когда я сказала, что заболела? По правде говоря, я не знаю. Как будто меня там не было. Мои воспоминания о той речи в лучшем случае туманны, как и моя речь. Я не помню, как я говорил, я собираю слова по кусочкам.

Однако я отчетливо помню, как после того, как я закончил, он переместился в своем кресле. В этом была какая-то нотка, воздух сострадания, который, как я сразу понял, был ненастоящим. Сострадание - это вещь, за которую можно ухватиться. В этом человеке не было ничего, за что можно было бы ухватиться.

Калебу было жаль. Ему было очень жаль. Он знал, что мне было тяжело. Он и сам переехал в Токио, когда был еще совсем молодым человеком. Он знал, каким тяжелым может быть это место; каким одиноким, каким холодным оно может быть. Но в банке не хотели, чтобы я уезжал. Они ценили мои усилия, мою работу. Не торопитесь. Не торопитесь. Не торопитесь. Вернитесь. Поговорите со мной через две недели.

Я чувствовал себя как тот мультяшный человечек, который прыгает со здания, только чтобы приземлиться на батут и отскочить назад, где он стоял. Я снова был там, на столе STIRT.

Но это не так, нет, что-то изменилось.

Песочные часы перевернулись, что-то началось. В тот момент мой мозг еще не знал этого, но я знал это, глубоко в своих костях.

Я инстинктивно чувствовал, что что-то не так, но не знал, что именно. Я отправила письмо в отдел кадров с просьбой о встрече. Я хотела убедиться, что Калеб не сможет ничего сделать: аннулировать мои отложенные акции, заблокировать мой маршрут.

Я должен был тайно добраться до отдела кадров. Я не мог выдать свое недоверие.

Сосулька сидела передо мной, моделируя кресло в комнате без окон. Высокий, светловолосый, швейцарец? Может, шведка. Пальцы у нее были тонкие и длинные. Безупречная во всех отношениях, она тасовала бумаги и смерила меня взглядом.