There's no professor here (СИ)

Когда ты доходишь до центра подлодки, и я теряю с тобой телепатическую связь, это пугает. Но где-то на грани сознания я ещё ощущаю тебя и знаю, что всё в порядке, потому что ты стремишься восстановить её так же, как и я. Но в то мгновение, когда шлем опускается на твою голову, из меня словно выдёргивают какой-то внутренний стержень. Ноги отказываются держать, в груди поднимается паника. Что ты делаешь? Почему? Эрик!.. Вернись. Что угодно, только вернись. Сходя с ума от липкого страха, согласный почти на всё, только чтобы убедить тебя, что нет никакой нужды в этой дурацкой железке, я позволяю тебе убить Шоу. Нет смысла врать, что выхода не было, и если бы я отпустил его, он бы просто убил тебя.

Ложь — я контролировал не только его тело, но и силу. Огромную, к слову, силу, достаточно было крохи, чтобы ты не смог причинить ему вреда. Как и он тебе. Но я даю тебе его убить.

Чёрт возьми, скажу прямо — я убиваю его вместе с тобой. Держу, не давая пошевелиться или применить силу, пока ты вгоняешь монету в его лоб. Это адски больно, и в какой-то момент мне кажется, что я умру там вместе с ним. Но наконец его сознание гаснет, и меня отбрасывает обратно в моё тело, оглушённого, но наивно надеющегося, что это всё. Ты же получил, что хотел? Ты доволен? Ты… вернёшься?

Но это, оказывается, далеко не всё. Ты бросаешь его тело к нашим ногам, небрежно и напоказ швыряешься силой, эффектно левитируешь. Громко и убедительно говоришь своими губами чужие слова. Я едва стою на ногах после пережитого, мысли путаются в голове, и я с трудом понимаю, о чём ты. Какое оружие, какие пушки, мы же победили, остановили всё это, да сними же ты, наконец, этот дурацкий шлем!

Лишь когда ты предлагаешь мне посмотреть самому, до меня наконец доходит, о чём ты. Я касаюсь виска и чувствую… как все глаза устремлены на берег. Со страхом, отвращением, ненавистью. В полной готовности к удару. Киваю Мойре, хотя отлично понимаю, что это бесполезно. Они не услышат, не захотят уже услышать. Какой нелепый конец.

Когда ракеты неспешно зависают одна за другой в каких-то десятках метров от нас, на мгновение я вновь испытываю восторг от осознания твоей силы. Который тут же сменяется ужасом, когда, повинуясь движению руки, они обращаются вспять. Не смей, Эрик, нет! Ты же не такой, что случилось с тобой? Что сделало с тобой убийство Шоу… и что с тобой будет, когда ты убьёшь ещё и их… Прекрати! Я не позволю тебе!!!

Драться я никогда толком не умел, в отличие от тебя. Но в глубине души я не верю всерьёз, что ты меня ударишь. Мне только нужно дотянуться до тебя, хоть на миг, только лишь снять шлем. Чтобы я мог напомнить тебе, что ты — это не только гнев и страх. Я знаю это.

Боль от ударов смазанная, но подняться сразу я всё равно не могу, хотя очень стараюсь. Где-то на грани сознания я слышу выстрелы и крики, мир насмешливо кружится, не желая становиться на место. А потом тело пронзает дикая боль, и меня вновь бросает на песок. Я даже не понимаю, что произошло.

Я не знаю, кто стрелял, я не знаю, долетели ли ракеты, положено ли начало войне. Я только вижу, что ты стоишь рядом со мной на коленях и говоришь что-то о том, что я должен быть на твоей стороне. Но на твоей голове шлем, а в моей только боль, злость, обида…

— Это всё ты сделал, — говорю я. Потому что это ты виноват, виноват с того момента, как позволил словам Шоу поселиться в твоей голове, когда решил надеть шлем, оставляя меня одного сходить с ума.

О том, что это твоя рука направила ту пулю, мне намного позже расскажет Хэнк.

Следующие несколько недель становятся адом. Отчаянье от потери ног заглушает чувства от другой потери. И, если честно, я прилагаю к этому определённые усилия. Мне проще изводить себя мыслями о том, как жить инвалидом, чем о том, как научиться жить без тебя. И без Рейвен. Неважно, сколько ссор и разногласий у нас было, но она была человеком, с которым я прожил почти всю свою сознательную жизнь. И привыкнуть к мысли, что она ушла, ушла сама, по своей воле, было для меня почти невозможно. Проще обвинить кого-то ещё. И ненавидеть. Хотя события на пляже, точнее, ту их часть, что произошла после ранения, я помню очень смутно, но образ того, как ты протягиваешь Рейвен, моей Рейвен, руку и уводишь её от меня, намертво впаялся в мою память, а потом и в ночные кошмары.

Первую неделю ко мне заходит лишь Мойра, да и всего пару раз. Измотанная и молчаливая, она едва ли может помочь мне прийти в себя. Позже я пойму, что и пребывание в этой, одной из лучших, клинике, и внимание ведущих в своей области специалистов — кто другой мог обеспечить мне всё это, ведь больше у меня не было никого… теперь. Сейчас я могу думать лишь о том, как медленно убивает меня одиночество.