Тяжело в ученье, нелегко в бою. Записки арабиста

Имея высшее, пусть и не техническое, образование, я освоился с ПУАЗО достаточно быстро. Перевод занятий по его устройству оказался не столь сложен, тем более шеф (Реутов быстро обзавелся этим прозвищем) говорил просто и понятно. Человек любопытный, он иногда просил сказать, как называется та или иная штуковина по-арабски, и я охотно ему об этом рассказывал. Со временем наше сотрудничество достигло таких высот, что он сначала толковал мне, что и как там внутри устроено, и я потом самостоятельно разъяснял подопечным технические подробности. Зато и он проводил некоторые практические занятия в автономном режиме: владея некоторыми существительными и глаголами (вперед-назад крути, хватит и прочими), он натаскивал ребят на ПУАЗО, а сам сидел рядом и покуривал. Одним из главных слов в его лексиконе было слово «хрень» – универсальный термин, пригодный для любой кнопки, рычага, маховичка или разъема. «Хуз» (возьми) эту хрень, «даур» (крути) – и всем все было понятно.

Занятия по прочим, смежным дисциплинам проводили другие наставники, и почти со всеми больших сложностей не возникало. Трудности перевода случались тогда, когда кто-то из учителей хотел пошутить. Как-то один из них начал со слов: «И, как говорит наш великий артист Аркадий Райкин…» Другой во время занятий по стрельбе из ЗПУ-4[21] отдал команду на непонятном языке. Когда переводчик переспросил, полковник ответил, что это он скомандовал по-португальски.

– Почему по-португальcки? – удивился переводчик.

– Я до этого в Анголе работал, – пояснил полковник и добавил: – Тоже ведь иностранный язык.

Непросто было работать с майором К., который мог сказать и совершить нечто совсем неожиданное. Переводить в походное положение стомилиметровую пушку – дело неблагодарное: она весила не то шесть, не то восемь тонн. Понятно, что получив соответствующую команду, расчет не торопится. И вот, отдав такой приказ, раздраженный ленью своих подопечных, К. гневно выкрикнул: «Вы здесь топчетесь, ничего (ясно, что на самом деле он изрек другое слово) не делаете, один я работаю как трутень». Ну как перевести его негодование, даже зная редкое для арабского «трутень». С ним случилось и другое недоразумение. На занятии по теории стрельбы он начертил на доске сложнейшую схему из множества цифр и векторов. Рисовал он с азартом, но молча. Когда он стряхнул с рук мел и уже открыл рот, чтобы начать лекцию, мне вдруг показалось, что в схеме что-то не так – один-то раз курс этой пушечной теории я уже успел перевести. Ткнув пальцем в нижний левый угол доски, я очень вежливо спросил: «Эта стрелка на что показывает?» К. на миг задумался, а потом широким взмахом руки стер с доски всю нарисованную им схему. Слушатели ничего не поняли, но один из них, сидевший за первым столом, самый смышленый, по-недоброму ухмыльнулся.

К. был вообще рассеянным человеком: однажды он отнес в починку сломавшиеся часы. Мастер вскрыл их, проверил, а потом сказал: «Да они у тебя просто не заведены».

Короткое время я проработал с майором Соболем. После приезда жены мы жили с его семьей в одной коммунальной квартире – две комнатки у нас, две у Соболей. Соболь читал курс топографии, и его супруга Лида называла мужа «потографом». Кстати, «потограф» читал лекции внятным языком, и переводить его было легко. Точно не помню, как получилось, но Соболь должен был проводить учебные стрельбы. Привели мы взвод, раздали калашниковы. Ребята лежат, вглядываются в мишени. Соболь дает мне макарова и говорит: «Если кто башку подымет – стреляй сразу». Шутка, конечно, но мы оба с этими пистолетами так и постояли, пока курсанты не отстрелялись. Сколько рассказано историй про то, как неопытные стрелки, направляли оружие на своих наставников и спрашивали: «Почему я жму, а оно не стреляет?» Отстрелялись мы тогда без потерь, и спасибо майору Соболю.

Разные были наставники, разные были и курсанты. Если в первые недели все выглядели одинаково, то постепенно с каждым из них выстраивались свои отношения, с кем-то добрые, а с кем-то непростые. У меня было две постоянные группы: первая – «пуазистов», вторая, которая пришла позже, обучалась на радиолокационных станциях П-12 и по П-15.

Ребята были самые разные – одни честно учились, пытаясь разобраться в доставшейся им технике, другие изначально ее ненавидели, и для них учеба была наказанием. Ну и конечно, уровень образования. Попадались такие, которые не умели писать на родном языке, кому-то, просматривая конспекты, я исправлял грамматические ошибки. Самым глупым в группе ПУАЗО считался медлительный, с сонным взглядом Бен Хауис. Он откровенно ничего не хотел делать, да к тому же выяснилось, что он окончил четыре класса. Объясни-ка ему основы радиолокации. Бен Хауиса не любили, а местный поэт-любитель написал про него гадкий стишок, начинавшийся «Бен Хауис ка халлюф хатта мин хушмих махруф»[22]. Военно-технические термины забываются, а вот стих залег в память на полвека.