Тяжело в ученье, нелегко в бою. Записки арабиста

Нарушения правил поведения иногда провоцировала и «местная сторона». В жандармском городке дома алжирских служителей порядка и дом советских специалистов стояли окно в окно. Некоторые жандармы, следуя исламской полигамии, имели по две, а отдельные индивидуумы даже по три жены. На всех подруг жизни некоторым из них, утомленным служением безопасности государства, сил не хватало. Дамы скучали. И одна, хотя бы для виртуальной самореализации, постаивала у окна, что напротив нашего общежития, демонстрируя себя советским соседям.

В переводческой квартире обитали холостяки или те, кто прибыли в Батну без жен. И вот один из нас, назовем его Гена, он переводил с французского, стал поглядывать в окно напротив, где появлялась «распутница». Она помахивала ручкой, а он ей из чисто этнографического интереса тоже помахивал. Мусульманская жена пошла дальше и стала демонстрировать себя слегка обнаженной. Как тут не вспомнить каирских барышень с их «мистер, мистер…».

В те времена это выглядело не более чем пикантная история. Пококетничали и разошлись. Но если экстраполировать ту ситуацию на нынешнее исламистское время, то мало не покажется. В 1990-е годы, когда в Алжире шла гражданская война с исламистами, в которой погибло от двухсот до двухсот пятидесяти тысяч человек, Генина легкомысленность запросто могла обернуться небольшим терактом. То, что в семидесятые смотрелось интрижкой, тридцать лет спустя могло привести чуть ли не к столкновению цивилизаций. Впрочем, и тогда обстановка весьма накалилась.

Жандарм за легкомысленной неверной супругой приглядывал и как-то застал ее на месте преступления. Углядел он, что в окне напротив его жене отвечают. Выяснил жандарм, кто этот махальщик и решил отомстить обидчику.

Фланируем мы с Геннадием по батнинской улице, и вдруг на нас набрасывается мужчина в жандармской форме, вытаскивает пистолет и громко кричит на алжирском диалекте. Я сообразил, в чем дело, но прикинулся дурачком. Благо, к нам подскочили проходившие мимо другие жандармы и успокоили своего сослуживца. Однако факт остается фактом, публичный скандал имел место, о чем нами тотчас было доложено по команде.

Спустя два дня участников уличного недоразумения пригласили к старшему переводчику капитану Харисову. Вызывали поодиночке, показывали «паспортные фотографии» жандармов. Не сговариваясь, мы опознали того самого оскорбленного мужа. О деталях его агрессивного обвинения особо не расспрашивали, да нам это было и ни к чему – не подводить же Гену.

Прошло несколько дней. Вечером по городку прокатился крик. Около дома напротив стоял фургон, куда заталкивали вещи, рядом бегали плачущие дети. Размахивал руками «наш» жандарм. Это продолжалось минут тридцать. Потом фургон уехал, и все разошлись.

Наутро ко мне подошел знакомый жандарм, улыбнулся и… поблагодарил. Ничего не поняв, я спросил:

– За что?

– За то, что вы нас избавили от этого, – он помедлил, – стукача (indicateur по-французски, узнать этот термин по-арабски так и не сподобился. – А. М.). Этот гад нас закладывал начальству. Да и бабы его… – жандарм поморщился и пробормотал на диалекте нечто непереводимо-матерное.

Реутов в связи с этой историей резонно заметил, что соблазнением жандармских жен можно считать и его занятия на балконе гимнастикой… Однако руководство все же посоветовало какое-то время не выходить на балкон и даже задергивать шторы.

О работе поведал, о нарушениях дисциплины тоже. Время вспомнить о культурной жизни. Как и во всяком гарнизоне, у нас был клуб – несколько подвальных с белыми стенами комнат, в самой большой из которых проводились парт– (простите, проф-) собрания. Там же по праздникам устраивались и концерты художественной самодеятельности. Их главным номером был хор. Он немного походил на хор из великого фильма «Анкор, еще анкор». Но у нас было искреннее и веселее. Пели от души – все, кто мог, и мужчины, и женщины. Любили песню Анны Герман «Светит незнакомая звезда, снова мы оторваны от дома…». В самом деле, и звезда незнакомая светила, и от дома были оторваны. Но открывались концерты другой, «официальной» песней, начинавшейся словами:

Победит в борьбе народ,
Победит в борьбе народ.
За свободу, за свободу
Пусть вся Африка встает…

Музыка песни больше подходила для традиционных плясок глубинных африканских племен, в арабском Алжире звучала неуместно, но другой у нас не было.

Хор и чтение стихов (я исполнял отрывок из «Василия Теркина») в какой-то момент себя исчерпали. С приездом моей Наташи возникла идея постановки спектакля. У ряда товарищей обнаружились артистические таланты, и начались репетиции. Была в нем и сценка о бедной девушке, которая очень обрадовалась, узнав, что ее кавалер посещает магазин «Березка».