Тяжело в ученье, нелегко в бою. Записки арабиста

Девятнадцатый век читал Николай Алексеевич Иванов, двадцатый – Наталья Сергеевна Луцкая и Роберт Григорьевич Ланда. Интересно было у всех. Они не только учили, но еще и привязывали нас к арабскому миру. Слушать их было – все равно как читать интересную книгу: а что там дальше?

Иногда лекции по истории проходили на последнем этаже института в комнатках бывшего университетского общежития. Как говорил про эти узилища мой друг Сережа Новиков, «здесь писал еще маленький Герцен». Одна из «аудиторий» состояла из двух комнатенок: в первой мы слушали про историю Палестины, во второй стояла древняя чугунная ванна, которая, судя по ее виду, действительно знавала юного Герцена.

Чаще всего мы встречались с Ландой как раз по соседству с ванной. Его лекции были интересны, умны и очень объективны, что в советские времена было непросто. С одной стороны, ничего, скажем, «диссидентского», с другой – огромное количество фактов, характеристик и некий подтекст: мол, вот какие были дела и такие люди. Из лекций Ланды становилось ясно, что все не так однозначно, и «мы» не всегда правы, и «они» не такие уж плохие и агрессивные. Его занятия были именинами сердца. Ланда много писал о своих поездках по арабскому миру, я ему завидовал и хотел подражать. В середине 80-х даже написал книжку «Три города на севере Африки» (про Каир, Батну и Бенгази), редактором которой оказалась сестра Посувалюка Людмила Негря, которая первый вариант рукописи раздраконила. Книжка после правки все ж вышла.

Перед экзаменами по арабскому языку всегда было страшно. На первом курсе экзамен шел несколько дней не то по семи, не то по девяти аспектам. Было чувство, будто продираешься по чащобе и не знаешь, где в какую яму попадешь и какой сук свалится тебе на голову. Пересдача казалась кошмаром. Два раза восходить на лобное место…Кому-то пришлось проделывать это даже трижды. Остальные экзамены тоже не выглядели прогулкой по райскому саду, но на них можно было как-то выкрутиться. На арабском – никогда.

Впрочем, экзаменаторы не всегда были вампирами. Однажды великий Габучан, во время экзамена вышел в коридор, повел вокруг очами и вдруг обратился к дрожащему студенту Сереже Жилкину:

– Что, Жилкин, – спросил он, – боишься Грачью Михайловича?

– Боюсь, – тихо отвечал Сережа.

– Ну тогда пойдем выпьем коньяку, чтобы не боялся.

Грачья повел его в расположенный неподалеку от ИВЯ на углу улицы Горького и Манежной площади ресторан «Националь», где они выпили по хрустальной рюмке. Вернулись обратно, и Жилкин сдал арабский, если память не изменяет, на четверку.

У востоковедов, в особенности у арабистов, есть чувство корпоративности. Тем более если они закончили один институт. Говорят, что сейчас это чувство размывается. Но у былых поколений оно сохранилось. Помочь своему – это у нас в крови.

Не помню, чтобы кто-нибудь из наших плохо говорил об ИВЯ. Те учителя, которых мы поначалу боялись, теперь вспоминаются самой доброй памятью. Все разбежались кто куда. Но на тридцатилетний юбилей института очень многие из нас выбрались. Праздник проходил на Ленгорах. Большой зал, президиум, шум. Называют ректора, при котором мы учились, завкафедрой арабской филологии профессора Сан Саныча Ковалева. Все встают. Не договариваясь, каждый сам по себе. Овация. Не видел, были ли слезы на глазах у Ковалева. У моего соседа они проступили.

Но это потом. А пока мы, уча арабский язык, начинаем задумываться, что дальше. Наступил третий курс, а вместе с ним разговоры о студенческой практике, которая мыслилась не иначе как поездка за границу. Это сейчас все катаются, как хотят и куда хотят, – были бы бабки. В наши времена пересечение государственной границы было событием огромного масштаба. Для этого требовалась непонятная для современной молодежи «выездная виза».

У меня к тому времени уже был печальный опыт несостоявшейся заграничной поездки. Я учился на первом курсе. Отец трудился в Министерстве культуры СССР, и его направили с одним (не помню с каким) знаменитым театром в Англию. Папа, несмотря на ответственный пост, был наивен и решил взять меня с собой. Для поездки требовалась характеристика от института. Утверждал ее партком. На парткоме была произнесена фраза: «Среди лучших студентов вы не значитесь. Как же вы будете представлять за рубежом нашу страну?»

Мой ответ прозвучал абсолютно неприлично, зато искренне: «А я никого представлять не собираюсь, я еду за папины деньги». Партком усмехнулся и принял соответствующее решение, и зарубежная гастроль была отложена на несколько лет, то есть до студенческой практики на арабской ойкумене.

Поездку в далёко мы все ждали. Сказать по правде, не только из-за романтики дальних странствий, но еще и по чисто меркантильным соображениям.