Тяжело в ученье, нелегко в бою. Записки арабиста

В те годы представители американских средств массовой информации в Туркмении не попадались.

По случайному совпадению летел я в одном самолете с полковником Главного управления кадрами Министерства обороны (ГУК) Александром Николаевичем Масоликовым, интеллигентным человеком, командующим всеми военными переводчиками. В ашхабадском аэропорту он помог мне донести вещи.

Из Ила пересели в скромный двухмоторный Ан-24 – главное воздушно-транспортное средство советской провинции – и… полный вперед.

В Ашхабаде было тепло. В Марах – холодно, очень холодно. Масоликову подали «Волгу», за мной тоже что-то прикатило. Ни о какой помощи в переноске чемодана и речи быть не могло. И это правильно! Здесь мы существовали с полковником в разных мирах.

Наступал зимний марыйский вечер.

Привезли меня, можно сказать, в гостиницу, а можно сказать, и в казарму. Один этаж, длинный коридор, в конце его помещение, которое только с большой долей условности можно назвать комнатой. Два ряда нар. На нарах сидят и лежат сорок два мужчины. Одна верхняя полка нар под самой лампой пуста. Она стала моей «кроватью».

Навстречу бросились два однокурсника – Игорь Ягупов и Сергей Ивановский, сосланные в Мары на несколько дней раньше. Их «кровати» были на первом ярусе. Солдат принес военную форму, которая – вот удача – оказалась мне впору, а позже сапоги, тут я успел назвать свой размер.

Не имевшим диплома о высшем образовании, то есть студентам, полагалась солдатская форма, а тем, кто его имел, – офицерская. Разница колоссальная – наши офицеры, могли гулять в своей где и когда угодно, а солдатам-переводчикам чтобы почувствовать себя полноценным человеком, всякий раз, вернувшись после трудового дня в казарму-гостиницу, приходилось переодеваться.

Мой приезд нельзя было не отметить, что было быстро и четко организовано.

Мы сидели на нарах, разливали, смеясь, балагурили о здешней жизни. К нашему столу, точнее к прикроватной тумбочке подходили знакомиться коллеги-арабисты из самых разных концов великой страны. Сорок два переводчика представляли восемь национальностей – таджики, узбеки, азербайджанцы, русские – москвичи и ленинградцы, белорусы, уйгуры (один человек) и эстонцы (тоже один). Фамилия эстонца была Оясаар, он был славный и, в полном соответствии с анекдотами, флегматичный парень.

Возраст переводчиков – от 21 года до 45 лет. Самыми молодыми были студенты-москвичи, ташкентцы и душанбинцы, самым «старым» оказался уйгур из Узбекистана. Этот переводчик, чью фамилию, увы, не могу вспомнить, был единственным, кто прибыл в Мары добровольно, по собственному желанию. Согласно бытовавшим в нашей казарме слухам, он с помощью приятеля, местного военкома, сбежал отдохнуть от своих не то пяти, не то семи детей. Говорил ли он по-арабски – тайна за семью печатями. Где и что он переводил, никто не узнал. Зато было известно, что он замечательный часовых дел мастер и действительно кому-то из начальства починил часы.

Контингент был разнообразный. Сергей Крылов, двадцати семи лет, из Москвы, трудился в зарубежной редакции Московского радиовещания; Дмитрий Згерский, тому было под сорок, успел поработать корреспондентом за границей (чуть не в Швеции). Остряк Дима относился ко всему происходящему с большим юмором и коротал время, склеивая из бумаги купленный в здешнем универмаге детский набор «Паровозик». Паровозиком все любовались. А Дима перед отправкой из Маров его торжественно сжег, обозначив завершение этого этапа своей жизни.

Ни мои два однокурсника, ни Сережа Крылов, ни Дима Згерский не дожили до дня, когда пишу эти записки. Увы, это не единственные потери среди марыйцев. Мне ж порой все еще кажется, что я только-только прибыл в туркменское захолустье.

Так вот. Когда было «нолито» и принято на грудь, кто-то вспомнил, что завтра приезжает высокое начальство из Ташкента, где находился штаб Туркестанского военного округа (ТуркВО), и по этому поводу состоится смотр части, куда нас призвали переводить – ее номер был, кажется, 44 708, – за разглашение военной тайны прошу не привлекать, потому как эта часть располагалась на территории ныне независимого государства.

«Тебе нужно подготовиться, – велел Ивановский, – примерь шинель». Лучше бы я ее не надевал. Она явно была сшита на дядю Степу и волочилась по полу. «Ничего, – успокоил Серега, – мы ее сейчас подрежем». Кто-то сбегал и принес ножницы размером с одноручную пилу. Резали долго и по очереди, периодически заставляя меня шинель надевать. Наконец прозвучало: «То что надо». Еще раз примерять «шинелку» – сил не было. Все разбрелись по койкам. Я забрался наверх, потрогал лампу – она оказалась холодной, люминесцентной.