Тяжело в ученье, нелегко в бою. Записки арабиста

Короче, разразился бунт. Понятно, к чему мог привести бунт в Советской армии. Но озлобленным переводчикам ничего не было страшно. Прорвало и автора этих строк, который забрался на пустую бочку и произнес короткую, бестолковую речь.

Далее все в распахнутых шинелях, расхристанные, отправились длинною толпой в гостиницу, выкрикивая разные нехорошие слова в адрес начальства. Мимо прокатился газик с комендантом гарнизона, которого все должны были бояться. Но он проскочил мимо и скрылся. Комендант сообразил – с повстанцами лучше не связываться. Бунтовщики были абсолютно трезвы, и, похоже, это еще больше смущало местное командование. Существуй тогда запрещенное к упоминанию «Исламское государство», нас бы живо обвинили в терроризме – и… конец. К счастью, его тогда еще не изобрели.

Вечером в казарме состоялось всенародное обсуждение эпизода. Никто ни о чем не жалел, никто не боялся последствий.

Последствия же начались уже на следующий день. Из Ташкента прилетел начпрод ТуркВО, седой благообразный полковник с армянской фамилией, нас перевели в офицерскую столовую с официантками, и ташкентский визитер подходил к каждому столу и по-отечески спрашивал: «Ну, сынки, вкусно?» Нам повезло куда больше, чем морякам с «Потемкина».

Через несколько дней произошло совсем уж забавное. На построении к нам обратился зам по тылу части майор Присяжнюк. Он сказал, что напрасно мы жаловались. А потом неожиданно добавил: «Вот в Освенциме действительно плохо кормили, помню». Так ли он сказал или нам послышалось, утверждать не стану. Пришлось ли ему находиться в Освенциме, тоже не знаю. Но вскоре бедолагу уволили из части и, говорят, вообще из армии.

В такой непростой политической обстановке перед переводчиками была поставлена задача сделать стенгазету. Большого восторга это не вызвало, но, кажется, Згерский предложил назвать газету «Мутарджим» (что означает переводчик), всем понравилось, и дело пошло. Кто-то написал стихи, кто-то нарисовал иллюстрацию – толпа солдат, а где-то в глубине толпы торчащая женская нога на шпильке. Главным материалом была передовица, написанная без единого глагола. Заканчивалась она словами «ибо это наше общее дело». Однако газетка прошла «цензуру» – наверно, никто из начальства не удосужился ее прочесть. Была только одна просьба изменить название, что главный редактор немедленно сделал. Газету назвали «Дружба», и эта большая белая бумага провисела на стене в коридоре два месяца. Потом она пропала. Сказать правду, это я содрал ее со стены в день отъезда как бесценный сувенир. Позже я подарил «Дружбу» марыйскому сослуживцу, и она бесследно исчезла, растаявши в бездне арабистики.

Кстати, о дружбе. Без кавычек. Переводчики жили мирно. Но не без обособления по национальной идентичности. Азербайджанцы тусовались отдельно, таджики – отдельно, узбеки тоже отдельно. Русской тусовки не было, но так уж получилось, что ленинградцы сблизились с узбеками, москвичи – с таджиками. Национальных пристрастий в таком раскладе не было. Просто моя койка, после того как удалось перебраться на нижний ярус, оказалась бок о бок с лежанкой неформального лидера таджикской мини-общины Нуреддина Курбанова. Он и его соплеменники пили чай из пиалушек. Как-то на чаепитие пригласили и меня. Чай был пропитан водкой или водка чаем. И то и другое мне пришлось по вкусу. Такова специфика советского, а позже и постсоветского ислама.

В начале 1990 года в Москве проходила конференция Партии Исламского Возрождения Таджикистана (ПИВТ). Я болел, но меня уговорили выступить, обещав отвезти и привезти обратно на машине. Я поставил условие: чтобы после мероприятия дали спиртного – что было необходимо по состоянию здоровья и из-за высокой температуры.

После конференции члены ПИВТ попросили немного обождать, а потом завели в узкую комнату, где состоялся очень качественный фуршет. С тех пор к «грозному исламизму» отношусь я с пониманием, а порой и с симпатией.

И уж коль речь зашла об исламе, для тех, кто не понял: марыйско-арабское воинство полностью состояло из мусульман. Начальство это не вполне сознавало. Как-то на глаза попалась антирелигиозная лекция, которую предполагалось прочесть мусульманам. Мало того что в ней говорилось, что Бога нет, там еще кондовым языком разъяснялся вред всякой религии, в первую очередь ислама. Атеистический опус был написан в расчете на советского мусульманского солдата. Среди прочего в него была вставлена «новелла» о том, как призывник по фамилии Ибрагимов пришел в армию верующим, но, «разговаривая с офицерами, неверующими сослуживцами, получив знания на занятиях, понял, что религия это обман». О чем пресловутый Ибрагимов и написал в письме к своей невесте-мусульманке, убеждая ее бросить верить в Аллаха. На того умного полковника из ТуркВО лекция произвела неизгладимое впечатление. Слава Всемогущему Аллаху, ее никто никому не прочел.