Тяжелый понедельник

В доме маленького квартала в Энн-Арборе, населенного по преимуществу выходцами из Азии, в небольшой гостиной рядышком сидели Моника Тран и Сэнфорд Вильямс. На Сэнфорде были джинсы и тщательно отутюженная, застегнутая на все пуговицы белая рубашка. Моника была в туфлях на платформе, джинсах, пестрой рубашке и свободной курточке с капюшоном. Руки она засунула в карманы куртки. Они с Сэнфордом сидели, зажатые между родителями Моники, которые вырядились так, будто собрались в церковь. В комнату набились восемнадцать человек – младшие сестры, бабушки и дедушки, тети, дяди, двоюродные братья и сестры – и все не стесняясь внимательно рассматривали Сэнфорда. На не тронутом морщинами лице молодого врача застыло затравленное выражение человека, страдающего острым кишечным расстройством. Моника ободряюще похлопала его по колену.

– Что с тобой, дорогой? Ты выглядишь так, как будто тебя лишили сладкого. – Моника обратилась к своему многочисленному семейству: – Люди, это неприлично – так пялиться на человека!

Люди на мгновение опустили глаза, но потом снова уставились на Сэнфорда, вызывавшего у них острое любопытство.

– Все пришли? Мама, ты никого не забыла? Не хочешь пригласить Нгуенов? – Мать Моники тотчас встала, но дочь остановила ее: – Я пошутила. – Мать вернулась на диван.

– Ну, слушайте. Это Сэнфорд. Мы с ним работаем в больнице Челси, и… мы помолвлены.

Моника вытащила из кармана левую руку и показала всем недорогое кольцо с бриллиантом. Она демонстрировала кольцо со всех сторон, вертясь, как модель в телевизионном рекламном ролике:

– Красивое, правда?

Родственники зашептались, обсуждая услышанную новость и восхищаясь кольцом. Судя по всему, они были шокированы. Сэнфорд тревожно огляделся, посмотрел на папу Моники, сидевшего с непроницаемым мрачным лицом. Тщетно ожидал молодой врач хотя бы пары дружеских рукопожатий и ободряющего похлопывания по плечу. Улыбалась только сидевшая в кресле-каталке бабушка, выздоравливавшая после протезирования. Сэнфорд попытался понять, что все говорят, но Траны говорили по-вьетнамски.

– Что они говорят? – шепотом спросил он у Моники.

– Не бери в голову, – ответила она, снова похлопав Сэнфорда по колену, отчего кишки его свернулись в еще более тугой узел.

– Мама и папа, – обратилась к родителям Моника, посмотрев сначала на мать, а потом на отца. Семейство затихло. – Должно быть, вы заметили, что он не вьетнамец. Но как и мы, он тоже приехал из-за границы – из Алабамы. – Увидев растерянные взгляды, она рассмеялась: – Шутка. Я знаю, что вы хотели бы выдать меня за милого вьетнамского мальчика. – Она снова посмотрела на родителей. – Сэнфорд, между прочим, врач. Правда, дорогой? И что я могу сказать? Сердцу не прикажешь. – Моника помолчала и рассмеялась: – Все это не важно. Между прочим, я немного научила его вьетнамскому. Сэнфорд, представься.

Сэнфорд откашлялся. Его и без того бледное от долгих часов пребывания в больнице лицо побледнело еще больше.

– Chào. Tôi tên là Sanford Williams. Здравствуйте, меня зовут Сэнфорд Вильямс. – Он произнес по-вьетнамски эту простую фразу со всей тщательностью, на какую был способен, – словно только так мог удостоверить всю серьезность своего отношения к невесте.

Молоденькие кузины Моники прыснули.

– Здорово, правда? – воскликнула Моника. – Теперь скажи им, как ты называешь меня.

– Ban gài, – сказал Сэнфорд. – Моя девушка.

Родственники явно смягчились и стали поглядывать на него с бо´льшим интересом, поощряя приветливыми улыбками. «Неужели ветер переменился?» – подумал Сэнфорд.

– А теперь скажи им, как я называю тебя.

Сэнфорд тревожно огляделся:

– Как, прямо здесь?

– Скажи, какое прозвище я тебе придумала.

– Но это неприлично.

– Им нравится, как ты говоришь по-вьетнамски. Это так пикантно. – Моника посмотрела на родственников: – Правда, Траны? – Не ожидая ответа, она снова повернулась к Сэнфорду: – Ну, давай.

– Ты уверена?

– На сто процентов.

Она ущипнула Сэнфорда за щеку, отчего тот заметно покраснел.

– Нам нравится, как белый парень говорит на нашем языке.

– Ладно, – согласился Сэнфорд и откашлялся. – Bu yonghu con ngua.

Глаза Моники округлились от ужаса, она вспыхнула до корней волос. У тети перехватило дыхание, у детей открылись рты. Семейство Транов отреагировало так, словно возле них взорвалась граната со слезоточивым газом. Сэнфорд беспокойно огляделся.

Отец Моники встал, взял его под руку и рывком поднял с дивана.

– Вам пора уходить, – заявил он. Это были первые произнесенные им слова.

Моника и Вильямс едва ли не бегом выбрались из маленького чистенького домика, спустились с крыльца и торопливо пошли к машине Сэнфорда.

– Ты спятил? – спросила Моника.

– Ты же сама этого хотела.

– Я имела в виду совсем другое прозвище.

– Но…

– Ты же врач. Я положилась на твой ум.

– Я же сказал, что это плохая идея.

Нажав кнопку на пульте, Сэнфорд открыл свою «хонду». Траны стояли на крыльце и бросали на него злобные взгляды. Пока Моника усаживалась в машину, молодой врач тревожно смотрел на эту толпу. Не хватало только вил и факелов. Потом он поспешно обошел машину и сел за руль.

– Я имела в виду не bu yonghu con ngua, – сказала Моника.

– Но… – нерешительно попытался возразить Сэнфорд. Не оглядываясь, он повернул ключ зажигания и рванул с места так, как будто спасался от лесного пожара или от грабителей. В квартале от дома Тран снова заговорила:

– Тупица, кто же говорит, что он «ненасытный жеребец» в присутствии родителей невесты? – Она улыбнулась, а потом, не выдержав, рассмеялась. – У вас в Алабаме так принято?

Сэнфорд попытался улыбнуться в ответ, но испытанное потрясение парализовало мимическую мускулатуру.

– Но какое прозвище ты имела в виду?

– Gâu tráng. Белый медведь.

– Но ты же меня так не называешь.

– Иногда называю.

Пару кварталов они проехали молча.

– Тупой осел! – смеясь, произнесла Моника и ударила Сэнфорда в плечо. На этот раз он тоже засмеялся. – Теперь у тебя новое прозвище: Тупой Осел.