Тяжёлая вода (СИ)

Он любил одеваться перед зеркалом, немного любуясь, как сидят на нем камзолы и сюртуки, а особенно темно-синяя офицерская форма флотского капитана, самый эффектный его наряд. Господь наделил Мигита превосходным телосложением. Он был высок и статен, в плечах широк, а руки от природы сильны. Даже в самой простой одежде — в штанах и простом холщовом рубище — он не терял своего неотразимого очарования, и среди столичных благородных и не очень девиц слыл подлинным красавцем. На балах и банкетах Мигит никогда не оставался обделенным женским вниманием. Женщин тянуло к нему, как юных, целомудренных и очаровательно застенчивых, так и более зрелых и соблазнительно открытых. Остроты добавляло то, что Мигит не был женат. Не бедный человек с наследством, офицер короны, холостяк и просто красавец, он был мечтой любой невесты столицы империи.

Когда-то так и было, безусловно, — подумал Мигит. — Но ничто не вечно.

Вспоминая те дни, он все еще видел сияние роскошных бальных зал, яркие огни люстр, отблески огней на полированном паркете, искры света в бокалах с игристым вином. Даже музыка, отдельные ее отголоски, доносилась до его сознания сквозь непроходимую глубину времен. Это было не так давно. Но, в то же время, словно в прошлой жизни. И больше этого не будет. Теперь уж никогда не будет.

Теперь Мигит не был вхож в этот мир сверкающего бриллиантами распутства. Позолоченные врата высшего света захлопнулись перед ним раз и навсегда. Вся его былая жизнь оказалась теперь ему недоступна. Все, что он имел, он разом потерял. Все это испарилось в одну секунду, и никто не успел понять этого тогда.

Много ли таких, как я? Пережеванных и выплюнутых? Невидимых людей, которые ходят по тем же улицам, что и обычные? Об этом как-то не думаешь, пока сам не окажешься среди них. Да вот только вернуться и поведать об этом уже не получится, когда сам стал привидением. Мигита передергивало, и мысли возвращались на уже ставший привычным круговой путь самобичевания:

А ведь когда-то я любил… все то, что сейчас так ненавижу.

Балы. Да, эти проклятые балы. Как я готовился к ним, как смотрел на свое отражение в зеркале, подбирая улыбку на этот вечер. Как вам такая, милые дамы? Не слишком загадочная? Или такая. О, нет, не стоит. Даже не пытайтесь. Эта улыбка значит, что вы мне не интересны. Для тех, кто мне приглянулся, есть другая, вот эта. Что, слишком ослепительная? Не падайте в обморок. Хотя, она, скорее, для простушек. Для тех, кто не так прост, есть другая. От которой падет на спину и задерет ноги даже самая неприступная красавица.

Теперь — улыбка у меня одна. Отпугивать собак.

Мигит не любил зеркал. Не любил, не хотел любить, но порой не мог возобладать над собой. Зеркало манило его, мысль о нем теснила в мозгу все другие. Какая-то страшная сила заставляла его мысли постоянно крутиться вокруг отражения. Медленно и методично склоняла к этому. Посмотреть на себя еще раз. Посмотреть и лишиться возможности отвести взгляд, точно калека, которому ядром оторвало ноги, не может отвести выпученных глаз от своих окровавленных культей.

У Мигита ничего не оторвало, ноги руки, все пальцы на них — все было на месте. Огромный толстый и уродливый шрам на левой щеке от губы до уха отрезал у него нечто другое, не физическое, не часть тела, а скорее — часть его натуры, если не всю ее.

Таких людей, как я, называют хлыщами. Именно хлыщом я и был. Причем не простым хлыщом, а самым наимерзейшим, возомнившим о себе невесть что. В голове не было ничего, кроме постоянных девиц. Целые списки девиц, даже таблицы с должностями и званиями. Я назначал роли для них. Одной суждено этим вечером отсосать мне в кустах, другой залезу под платье, а третью прилюдно огорошу и уеду с четвертой, от которой убегу на следующее утро, чтобы еще сильнее подогреть драму. Пусть поплачут. Слезы делают молодых девиц только красивее и чувственнее.

Я был высокомерной подлой сволочью. Думал, что знаю о жизни все, хотя даже не встречался с ней по-настоящему. Самодовольный, зазнавшийся, напрочь утративший всякую связь с реальностью от постоянной безнаказанности. Я уверенно полагал, что жизнь во всех ее проявлениях всецело в моих руках, а я могу вертеть ею как мне заблагорассудится, ведь всегда так и делал. Как оказалось, мне предстояло долгое и болезненное путешествие с небес на землю. Крылья сгорели, молодой смазливый повеса превратился в уродливого калеку. И все это за краткое мгновение, в одно движение тяжелого стального палаша.

Воспоминания о дне, подарившем Мигиту его новую улыбку, проскакивали как отдельные картинки. Сознание в ужасе прятало от него те минуты, и лишь обрывки мгновений просачивались сквозь незримые умственные барьеры.

В темноте затхлой, грязной таверны было хорошо видно глаза чудовища, большие, на выкате, бешеные белки с тонкими точками зрачков. А в них — злоба. Чудовищная и свирепая, нечеловеческая, овладевшая всем его телом. Его крупно трясло от дикой злобы, на шее натянулись вены и жилы, а зубы его были так стиснуты в зверином оскале, что побелели десны.