Тяжёлград (СИ)

  Феникс оторвался с плеча и сел на письменный стол, попеременно открывая лапами то один, то другой ящик и вытаскивая из них всякие несъедобные бумаги.

  - Ладно, подумал Алоиз, - ничего. Те, у кого есть Феникс, бессмертны. Ради такого случая можно отсыпать птичке немного жареных кукурузных зерен!

  Его оборвал резкий стук в дверь. Пришла квартирная хозяйка.

  - Вам известно, что не положено держать кур на третьем этаже?

  Резким взмахом дама прорвалась в комнату и, увидев Феникса, сидящего на столе с номером "Газеты Львовской" в руках, стала плавно оседать в обмороке.

  - Посмотрел бы на тебя пан профессор, - ядовито усмехнулся Алоиз. - Он бы назвал тебя Жар-птицей. А орнитологи выкупили бы у меня твое чучело. Но нам сейчас надо привести в чувство почтенную даму. Принеси нашатыря.

  ..... Я видел Феникса воскрешающегося, и, хотя у него не оказалось ни крыльев прочней железа, ни мерцающего гипнотического зрачка, ни хохолка, ни коготков цвета лепестков розы, он все равно был красив. Или она.

  Возвращаясь в Лемберг предрассветным утром, заметил слабый, едва пробивающийся сквозь сырой туман, отблеск огня. Сначала мне показалось, что горит чье-то окно на третьем этаже - но, подойдя поближе, убедился: огонь исходил от распростертых крыльев большой смешной птицы. Птица сидела на подоконнике и острым длинным клювом выкусывала обнаглевших пероедов. Ее яркие крылья отражали оранжевые лучи восходящего солнца и казались огненными.

  - Так вот ты какой, розенкрейцеровский Феникс! - осторожно прошептал я, боясь своим голосом разбудить хозяина.

  Но Алоиз Вайссель крепко спал, даже не догадываясь, что у него в комнате разгорается магическое "фениксово пламя", в котором прокаливается философский Камень. В один не самый прекрасный вечер, вернувшись из писчебумажной лавки, Алоиз обнаружил - Феникс улетел. Или его похитили. Перекусанные мощным клювом (или кусачками) прутья клетки валялись на полу. Окно было аккуратно приоткрыто, на подоконнике виднелись свежие царапины. Любимая птица Ку исчезла, словно ее и не было.

  Феникса из квартиры выкрал я, но намерения у меня были самые благородные - накормить бедную птичку. Уносить ее не пришлось - Феникс сам разломал клетку, вцепился лапами в оконную задвижку и вырвался наружу. Покудахтав, он сел на мое плечо и не хотел слезать. То ли Фениксу надоело торчать в заточении, то ли он сильно изголодался, но он выбрал меня своим новым владельцем. Воля птичья.

  Ничего магического в этом крупном, пестром, крикливом экземпляре я не заметил. Это была одна из тех странных европейскому глазу австралийских птиц, которые рисовала в часы помешательства бедная Ада Кинь-Каменецкая. Пернатые чудища у нее встречались редко, но пару-тройку я запомнил. Монстры с антропоморфными туловищами, с клювами, достойными погибшего додо, гибриды страусов и журавлей, аистов и бакланов, в Галиции, конечно, казались необычными. Но покажи Феникса где-нибудь в Тасмании - да любая неграмотная туземка скажет, что эта птица только что мелькала в густых зарослях и пыталась стащить у нее кусок мяса.

  - Нет, ты не Феникс - огорчился я, посмотрев на птицу. - Ты светишься, принимая солнечные ванны на рассвете, но это всего лишь особенность твоих перьев. Когда-нибудь подарю твоего чучело университету и химики откроют секрет свечения. Или прежний хозяин мазал тебя фосфором?

  -Это я-то не Феникс? Мне тысячи лет! Я столько раз умирал и возрождался, что однажды это мне просто осточертело, решил притвориться обычной птицей. Алоиз Вайссель, купивший меня у пьяного моряка, раскусил этот секрет. Он жал от меня чудес.

  - И они были, эти чудеса?

  - С чего? Я же отказался быть Фениксом!

  - А яйцо?

  - Снесу, если настроение будет. Последний раз я несся в 1743 году в Базеле, и то потому что слезно попросили.

  Ох, Ку! Тяжело мне с тобой! Но ты, вредная птица - ключ к львовскому братству розенкрейцеров, без тебя мне никак. Не клюйся, Феникс! И не смей перья макать в мою чернильницу. Ах, ты еще и лягаешься?

  Я ж не мог предугадать заранее, что прожорливая птица Феникс выведет меня на последних розенкрейцеров, тайное братство их окажется не игрой неудачников, играющих в средневековую сказку, а влиятельным политическим клубом. И входят в него люди, о которых я в жизни б ничего такого не подумал - мои университетские приятели-юристы, профессора. Даже бывшая квартирная хозяйка Соломия Францевна и то знала с самого начала, куда я, бедняжка, попал. И молчала, думая, наверное, будто мне все ясно. А я как всегда втянулся в чужую интригу. Если б мой дядя-славянофил и граф Бобринский знали, что вмешаюсь в суверенные дела австро-венгерской провинции, меня трижды повесили.

  Впрочем, они сами виноваты - в инструкциях ничего не написано ни про алхимию, ни про розенкрейцеров, ни про студтов. Даже чем Феникса кормить не сказано. Уж могли бы насчет него предупредить!