Тяжкие повреждения

Подумать только, заниматься работой, от которой зависит настоящая, живая человеческая жизнь! Много лет назад, будучи в оптимистическом настроении, Айла подумывала о том, чтобы стать добровольным оператором телефона доверия. Люди звонили бы ей, делились своими бедами — неудачные браки, умирающие родители, их собственные болезни и тяготы, мрачный груз одиночества — а она бы говорила с ними, щедро, сострадательно, помогала бы им пережить ночь. От этого, как она полагала, у нее самой становилось бы легче на душе. Еще это казалось ей чем-то вроде ритуала, отводящего беду. И, если честно, возможностью разнообразить свою жизнь и сделать ее более интересной.

Какой она вскорости стала и без того.

Но если подумать: что именно, что конкретно она стала бы делать с тем, кто звонит, приставив лезвие к запястью? С бессвязным голосом, признающимся, что хочет напиться таблеток, умереть или, если на то пошло, убить?

А если бы она не смогла ничего сделать? Если бы кто-нибудь умер?

Она обнаружила, что силы ее духа не хватит на неудачу или на смерть. На то, чтобы словом или вдохом не в тот момент подтолкнуть чью-то жизнь в ту или иную сторону.

Этот молодой врач делает такое каждый день. Как он может спать? Как он может вставать по утрам? Как могут не дрожать его руки? Что, по его мнению, значит слово «доверие», чтобы произносить его так легко, как будто оно легко завоевывается или дается?

Он касается ее щеки тыльной стороной ладони; в других обстоятельствах это было бы лаской любовника.

— Просто поборитесь еще немного вместе с нами. Вы — крепкий орешек, вы сможете. Все просто поражаются, как замечательно вы держитесь.

Вот как? Значит, они не очень наблюдательны, не так ли?

Он снимает руки с поручня и встает во весь свой не очень большой рост.

— Постарайтесь не беспокоиться и не унывать, хорошо? Настройтесь на благоприятный исход.

Да, но… какой недоумок не станет унывать, когда речь идет о его жизни? А все же, «унывать», «уныние» — какие красивые, звучные слова, в них есть какая-то соблазнительная, темная, роскошная мощь.

Она была бы не против прижаться к нему сейчас. Не против обвиться вокруг его молодого, крепкого тела. Или, если бы могла это почувствовать, хотела бы, чтобы он взял ее за руку. Она хотела бы почувствовать его руки.

— Спасибо, — говорит она.

Он улыбается мальчишеской беззаботной улыбкой.

— Обещаю, я хорошо высплюсь накануне, отдохну и буду в полной боевой готовности. — Потом он внезапно становится серьезным и прикасается к ней, наверное, к ее руке: — Честное слово, я не допущу, чтобы с вами случилось что-нибудь плохое.

Врачи не должны такое говорить. И Лайл сказал что-то в этом духе, поклялся, что будет хотя бы не Джеймсом, но случилось нечто очень плохое, и Лайл этому не помешал. Он говорил серьезно, и он бы помешал, но не получилось. Это неразумные обещания. Их нельзя сдержать.

«Помогите», — снова сказала бы Айла; но посмотрите, что вышло, когда она в прошлый раз это сделала. К тому же он все равно ушел.

Господи. Четверг.

Предполагается, что предчувствие смерти, или ее возможности, или возможности любого надвигающегося несчастья должно очень обострять мышление. Тогда ее мышление должно было обостриться на пороге «Кафе Голди». Но кто может так постоянно и остро все осознавать? Что ж, теперь она, наверное, сможет; начиная с этого момента; если представится возможность.

И кто может быть настолько аккуратным? Не оставлять тысячи незавершенных дел, хвостов, тянущихся за каждым днем?

Послезавтра: всего несколько часов; слишком мало времени и слишком много. Она совершенно не готова, и в то же время хочет, чтобы все было уже позади, сделано, чтобы было ясно: победа или поражение?

Потому что вдруг не получится, что тогда?

И что, если получится?

Несколько хороших слов

— Угадай, кого я привела?

Будь Аликс медсестрой или доброй сиделкой, как Рейчел, у нее были бы основания внезапно появляться над Айлой, как выводящий из равновесия ангел. Она по-своему светится; пожалуй, тут подойдет слово «сияющая». Будь она медсестрой, пациента это могло бы радовать. Матери такое поведение дочки кажется странным. И пугающим.

— Ох, извини, ты спала?

— Просто глаза устали.

И это правда, но еще — нечто вроде семейной шутки, потому что именно это всегда говорит Берт, когда ему случается задремать, смущаясь, что его застали врасплох в неподходящий момент.

— Хорошо, потому что смотри, кто здесь!

— Лапонька, — говорит Мэдилейн, делая шаг вперед, — родная моя.

Аликс прижимает руки к груди, радуясь, как дитя.

— Я только что привезла бабушку и Берта из аэропорта. Удался сюрприз?

Да, да, еще бы. Она сияет, ей хочется верить, что сияет, глядя вверх.

— Господи, еще как. Я так рада, что ты здесь.

Она бы бросилась в спасительные мамины объятия, если бы могла.

Она бы зарылась лицом в ее ладони, чтобы спрятаться от потрясенного лица Мэдилейн, если бы могла.

— Я тоже. Но я так зла!

— Я тоже.