Тигана

– Как она могла?! – воскликнула Катриана; в ней закипал гнев против этой женщины, которую она никогда не видела. – Тебя? Трусом? Разве она ничего не знала о…

– Она знала почти все, – тихо ответил он. – Она просто не была согласна со мной по поводу того, в чем заключается мой долг. Вот что я пытаюсь сказать, Катриана: можно не совпадать во мнениях по подобным вопросам и прийти, как мы с ней, к чему-то ужасному. В последнее время я узнаю так много нового. Я думаю, в мире, где мы оказались, больше всего мы нуждаемся в сочувствии, иначе нам грозит полное одиночество.

На этот раз ей удалось приподняться повыше. Она смотрела на него и представляла себе тот день, те слова его матери. Вспомнила, что она сама сказала отцу в последнюю ночь в родном доме, слова, которые заставили его в ярости убежать из дома во тьму. Он все еще бродил где-то в одиночестве, когда она ушла.

Катриана с трудом спросила:

– Это… это так и закончилось, с твоей матерью? Так она и умерла?

– Она так и не отказалась от своих слов, но позволила мне перед концом взять ее за руку. Наверное, я так и не узнаю, означало ли это…

– Конечно означало! – быстро сказала она. – Конечно означало, Алессан. Мы все так поступаем. Мы все говорим своими руками, своими глазами то, что боимся сказать словами. – Катриана удивила сама себя: она и не знала, что ей известны такие вещи.

Тут Алессан улыбнулся и опустил взгляд на свои пальцы, продолжавшие сжимать ее руку. Она почувствовала, что краснеет. Он сказал:

– В этом есть своя правда. Сейчас я так и делаю, Катриана. Возможно, я все-таки трус.

Он отослал из комнаты остальных. Ее сердце продолжало биться очень быстро. Она посмотрела ему в глаза, потом торопливо отвела взгляд, испугавшись, что после только что произнесенных им слов это будет похоже на попытку что-то выведать. Она снова чувствовала себя ребенком, растерянным, убежденным, будто что-то упускает. Она всегда, всегда так не любила не понимать, что происходит. Но в то же время в ней росла очень странная теплота и ощущение необычного света, более яркого, чем могли дать свечи, горящие в комнате.

Стараясь овладеть своим дыханием, она спросила, запинаясь и отчего-то боясь услышать ответ:

– Я… Ты не мог бы… объяснить мне, что это значит? Пожалуйста.

На этот раз она пристально смотрела на него, наблюдала за его улыбкой, видела выражение, затеплившееся в его глазах, даже читала по его губам, пока они двигались.

– Когда я увидел, как ты падаешь, – прошептал он, не выпуская ее руки, – то понял, что падаю вместе с тобой, моя дорогая. Я наконец-то понял, слишком поздно, в чем так долго себе отказывал, как отгораживался от чего-то важного, не желал признавать даже возможность этого, пока Тиганы не существует. Но у сердца свои законы, Катриана, и истина… истина в том, что для моего сердца закон – это ты. Я понял это, когда увидел тебя в том окне. За секунду до твоего прыжка я понял, что люблю тебя. Яркая звезда Эанны, прости мне эту высокопарность, но ты – гавань странствий моей души.

«Яркая звезда Эанны». Он всегда называл ее так, с самого начала. Легко и просто, еще одно имя наряду с остальными, способ укротить ее, когда она взбрыкивала, похвалить, когда делала что-то хорошо. «Гавань его души».

Кажется, она молча плакала, слезы вскипали и медленно катились по щекам.

– Ох нет, моя дорогая, – сказал Алессан, и голос его смущенно дрогнул. – Прости меня. Я глупец. Это слишком внезапно, сегодня, после того, что ты совершила. Мне не следовало… Только не сегодня. Мне не следовало ничего говорить. Я даже не знаю, ты…

Тут он замолчал. Но лишь потому, что она прижала пальцы к его губам, чтобы заставить его замолчать. Она продолжала плакать, но ей казалось, что в комнате становится все светлее, гораздо светлее, чем от пламени свечей, чем от света лун: это был поразительный свет, подобный свету солнца, встающего над краем тьмы.

Пальцы Катрианы соскользнули с его губ и опустились на руку, которая лежала на ее руке. «Руками мы говорим то, что боимся сказать словами». Она продолжала молчать, не могла говорить. Она дрожала. Она вспомнила, как дрожали ее руки, когда она вышла на улицу сегодня вечером. Так мало времени прошло с тех пор, как она стояла в окне замка и знала, что сейчас умрет. Ее слезы падали на его руку. Катриана опустила голову, но слезы продолжали литься. Ей казалось, что ее душа – это птица, триала, только что рожденная, расправляющая крылья, готовая начать песнь своих дней.

Алессан стоял на коленях у ее постели. Она подняла вторую руку и провела по его волосам в безнадежной попытке пригладить их. Кажется, именно это ей уже давно хотелось сделать. Как давно? Как долго могут существовать подобные желания, о которых человек не подозревает, в которых не признается себе, которых себе не позволяет?

– Когда я была маленькой, – произнесла она наконец, голос ее ломался, но ей было необходимо сказать, – мне снился этот сон. Алессан, может быть, я умерла и вернулась? Может быть, мне сейчас тоже снится сон?