Об увольнении она ему не сказала. И расследование частных детективов они больше не обсуждали. Алик как будто позабыл об этом. Он много и охотно рассказывал о своих делах. Иногда вдохновенно делился впечатлениями о прочитанном. Книги он поглощал в немыслимом количестве. За месяц читал столько, сколько Анаит и за год не осиливала. «Я просто постоянно самообразовываюсь. Надо успевать, пока мозги свежие. К пятидесяти будет поздно».
Алик и ей велел читать научно-популярную литературу, а именно Роберта Сапольски. Но Анаит, похоже, состарилась раньше времени: мозги у нее слиплись, и вместо Сапольски она взялась читать Сапковского, не обратив внимания, что он не Роберт, а вовсе даже Анджей. Незаметно для себя так втянулась, что совсем позабыла о Бурмистрове и обо всем остальном. При встрече от души поблагодарила Алика. Минут пять они болтались в теплой гавани взаимного непонимания. Он радовался ее энтузиазму. Анаит радовалась, что в кои-то веки не выглядит дурой, поскольку ей есть что сказать о трагической эпопее ведьмака.
Когда ошибка разъяснилась, теплая гавань обернулась холодным душем. «Я? Тебе? Подсунул бы бульварное чтиво?» Алик был оскорблен в лучших чувствах.
Пришлось извиняться.
Они договорились встретиться в четыре. Анаит успела сбегать на три собеседования, где из нее вытрясли всю душу, и в кафе она вошла, ощущая себя половинкой от Анаит Давоян. Может быть, даже четвертью.
– Уставшая ты какая-то, – осуждающе сказал Алик. Болезнь или утомленность он списывал на распущенность. – Только не говори, что твой босс опять тебя третирует.
– Нет. Не третирует. – Это было правдой. Она не видела Бурмистрова несколько дней. – Все хорошо.
Он протянул руку, чтобы ухватить ее за нос, но Анаит быстро уклонилась.
– Не делай так!
– Уж и потрепать нельзя!
– Мне не нравится!
– Шуток не понимаешь, – констатировал Алик и принялся за суп. – Возят воду на обиженных и на наголо подстриженных, как говорил мой дед. Выдающийся был человек. Бери с него пример. Кстати, о выдающихся людях: скоро подойдут Петровские, так что заканчивай кукситься.
У Анаит кусок застрял в горле.
Алик отчего-то любил демонстрировать ее Петровским. При каждом удобном случае вез ее за город, где в двухэтажном доме собирались его приятели с женами.
– Почему ты мне не сказал, что будут Петровские?
– А что такое?
– Я думала, мы вдвоем пообедаем…
– Тебе неприятно общество моих друзей? – Алик поднял бровь.
Анаит помолчала.
– Саша опять начнет объяснять, что работа искусствоведа никому не нужна, а сама профессия по сути высосана из пальца. Я не понимаю, почему он так однообразен в выборе тем для застольной беседы.
Алик обмакнул в соус ролл и отправил в рот. Смотреть, как он ест палочками, было чистым эстетическим наслаждением – хоть снимай и выкладывай на «Ютьюб».
– Ну, по сути-то он прав, – сказал Алик, прожевав рыбу. – Искусствоведы в последние сто лет заняты созданием спроса на самих себя. Искусство уходит все дальше от народа, и этому народу нужно разъяснять, где шедевры, а где нет. Ваши функции способен выполнять любой образованный человек. Учиться этому специально… – Он наморщил нос и покачал ладонью в воздухе. – Ну такое…
– Искусствовед – это хранитель, – тихо сказала Анаит. – Наша профессия удивительна. Она находится на стыке искусства, истории и культурологии. Мы изучаем и рассказываем другим о самом прекрасном, что было создано человечеством…
– И что же это? – не скрывая скептицизма, поинтересовался Алик.
– «Поклонение волхвов» Боттичелли: та картина, что во Флоренции. Я ее видела. – Анаит на мгновение закрыла глаза. – Античные руины. Обрубки деревьев подпирают крышу, и на возвышении сидит Мария с младенцем на руках. Да, я знаю: это «Поклонение» критикуют за то, что действующие лица существуют в пространстве сами по себе, как бы вне связи с происходящим. Говорят о том, что фигуры стиснуты в пространстве. Считается, что в следующем своем «Поклонении волхвов», написанном в тысяча четыреста восемьдесят первом, Боттичелли достиг большего. В этой второй работе – на самом деле третьей, но неважно, – сложная многофигурная композиция полностью работает на идею: всеобщее поклонение и хвала Иисусу. – Анаит покачала головой. – Может быть, если бы я увидела ее своими глазами, я бы согласилась. Но я видела только флорентийскую картину. Ты приближаешься к ней – и все эти важные господа, которых Боттичелли писал с семейства Медичи, все эти люди в пышных платьях расступаются, – и остается только Мария в небесно-голубом одеянии, с младенцем на руках. Сквозь щель в крыше падает солнечный свет. Старший из волхвов опускается на колени. У него изумительной красоты черный плащ, богато расшитый золотом, с меховыми отворотами на широких рукавах. Иосиф сверху без улыбки рассматривает их. А Мария глядит на сына, и у нее такое лицо… – Анаит беспомощно улыбнулась. – Меня учили описывать картины, но мне все равно не хватает слов. В ее лице бесконечная любовь и такая же бесконечная печаль. А за развалинами голубеет небо, сквозь камни прорастает трава. И лошадь с кудрявой челкой жует рукав своего хозяина.