Тигровый, черный, золотой

Снова пахло дымом и яблоками, влажной землей и прелыми листьями. Рябина перед домом Акимова стояла нарядная, как хохломская ложка. Мирон сгребал опавшую листву под ствол дерева, но, увидев Анаит, прислонил грабли к стене и пошел ей навстречу.

Свитер на нем болтался, он был небрит, но рыжеватая щетина шла его похудевшему лицу. Анаит чуть было не кинулась ему на шею, но взяла себя в руки. Сам-то Акимов не проявлял желания обниматься. Сдержанно улыбнулся ей, словно они виделись только вчера, и сказал, что рад ее видеть.

– Пойдем в дом, попьем чаю. Я как раз заварил свежий.

Ни объятий, ни поцелуя в щечку, ни попытки положить руку ей на плечо, как сделала бы добрая половина из знакомых Анаит мужчин в возрасте Акимова.

Холодный, равнодушный тип.

На столе ее ждали зеленый чай и пирожные. Они разговаривали о том, что произошло за этот месяц в союзе, о Бурмистрове и его провалившихся планах…

– Ломовцев приезжал ко мне сюда, – сказал Акимов. – Я думал, будет меня спаивать, но нет! Привез в подарок коробку детских пюре, представляешь?

– Непохоже на него!

– Да, я тоже удивился. Он был довольно воодушевлен. Между прочим, упомянул, что подарил свою картину этому сыщику…

– Макару Илюшину?

– Нет, второму. Сергею. В благодарность, говорит, за то, что этот медведь его не задушил, хотя мог.

Анаит озадаченно взглянула на Акимова.

– Ты не знала? Ну, надеюсь, я не выдаю ничьей тайны. В конце концов, это напрямую касается нас с тобой. За день до поминок детективы заявились к Тимофею и стали требовать правды о Майе Куприяновой – они считали, что она замешана в убийствах. Размахивали конвертом, в котором, как решил Ломовцев, его снимки в постели с натурщицей Машей.

Анаит покраснела. Значит, любовница Бурмистрова дарила свою благосклонность не только ее боссу и Ульяшину…

– Они его шантажировали?

– Точно! Ломовцев решил, что Бурмистров сожрет его с потрохами, если узнает правду, и – цитирую! – «впарил им то, что они хотели услышать».

– То есть соврал? – уточнила Анаит, не знавшая этих подробностей.

– Ага. Через некоторое время сыщики додумались, что на самом деле произошло с картинами. Надо отдать им должное! Но уверенности в том, где спрятаны бурмистровские полотна, у них не было, и они опять навестили Ломовцева. Только на этот раз, как сказал Тимофей, говорить с ним стал не младший, а старший. В общем-то, их коммуникацию даже нельзя в полном смысле назвать разговором.

Анаит смотрела на него во все глаза.

– Ты же знаешь Тимофея, – усмехнулся Акимов. – Он умеет выводить людей из себя. Бабкин вышел и ушел довольно далеко. Я бы на месте Ломовцева опасался сердить человека с такими физическими данными, но Тима бесстрашный, и он доигрался. Когда сыщики приехали, он мог бы даже не пускать их в мастерскую, но ему захотелось поразвлечься: он открыл дверь, начал, по своему обыкновению, плести чепуху… Сергей взял его за грудки и за штаны и поднял над головой.

– Как это? – поразилась Анаит.

– На двух руках, как гимнасты друг друга крутят, – видела? Ломовцев мне говорит: вишу, говорит, в воздухе, как дохлый крокодил… Он, между прочим, перепугался. Я, говорит, высоты боюсь! Сыщик его подержал так с минуту, отпустил. Наклонился и спрашивает тихо-тихо: «Где картины?» Тима ему тут же и выложил.

– Это безобразие! – твердо сказала Анаит. – Такими методами… Нет, нельзя!

– Безобразие, – кивнул Акимов. – Детективы сразу же поехали по указанному адресу к Фае Клюшниковой и выбили дверь. А остальное ты знаешь.

Анаит прикусила язык. Да, она была уверена, что победа в подвале осталась бы за ней, но представила, что детективы не приехали бы, – и содрогнулась. Им с Колесниковым пришлось бы драться до тех пор, пока это не закончилось чьей-нибудь смертью. Сергей Бабкин избавил ее от такой развязки.

Она поднялась из-за стола. Что ж, ее напоили чаем, угостили пирожными… Все пристойно, как в гостях у английской королевы. Но мысль о том, как она выглядела в глазах Акимова, уничтожила радость от встречи.

– Нужно сказать Сергею спасибо. – Она принужденно улыбнулась. – Если бы не он, борьба затянулась бы… надолго.

– Если бы меня не трясло от ужаса при мысли, что Колесников тебя убьет или покалечит, я бы смог оценить красоту происходящего в полной мере. Но даже и так… А ты почему сейчас краснеешь? – неожиданно спросил он и тоже встал.

Анаит прижала ладони к щекам. Черт!

– Потому что мне неприятно вспоминать, какой я была в том подвале, – отрезала она. – Я орала и била живого человека. Визжала и тыкала его штопором. Отвратительно!

– Ты спасла нас обоих, – сказал Мирон и, кажется, первый раз посмотрел ей в глаза. – Я бы сказал, что ничего прекраснее в своей жизни не видел, но на самом деле видел. Когда впервые встретил тебя в музее. А потом еще раз – когда открыл дверь собственного чулана и обнаружил за ней тебя.

Он неловко улыбнулся.