Тигровый, черный, золотой

И неожиданно понял, что это и в самом деле так. Наплевать на Бурмистрова! Они хорошо сделали свою работу. Анаит Давоян жива и странный художник Акимов тоже, а все остальное – ерунда и дело наживное.

Он обнял жену, подгреб к себе, уткнулся ей в волосы. Спустя минуту Сергей уже спал. Ему снились домашние тигры, за которыми нужно было чистить лоток, и он испытал невыразимое облегчение, когда, проснувшись, увидел перед собой ухмыляющуюся собачью морду.

Месяц спустя

Акимов не звонил. Не писал. Не звал на прогулку по осенней Москве. Не предлагал угостить столовскими пельменями.

За это время случилось столько всего, что это не должно было задевать Анаит! До Мирона ли было ей теперь! Жизнь изменилась, ни больше ни меньше… И все же она могла думать только о его молчании.

Впрочем, нет. Эсэмэска от него пришла к вечеру следующего дня после того, как они едва не погибли в подвале. Два слова: «Как ты?»

Анаит написала: «Нормально. Родители в шоке. Синяк, кажется, будет долго сходить». Акимов ответил: «Ок, выздоравливай» – и замолчал.

Свинья бездушная!

События Анаит теперь отсчитывала от вечера в подвале. Послание от Мирона было на второй день. Разговор с адвокатом, которого нашли родители, – на третий.

На четвертый день явился Алик с букетом алых роз. Оказывается, ему позвонила мама Анаит и рассказала обо всем: как их девочку похитили, она чуть не погибла, но вовремя приехали частные сыщики, низкий поклон и благодарность Бурмистрову, если бы он не нанял их, страшно и подумать, что случилось бы… Дальше горькие слезы и всхлипывания. Алик бросил все и примчался.

«Чушь, вранье! – сказала бы Анаит матери. – Не смей представлять все так, будто это меня, несчастную жертву, вовремя спасли из рук убийцы! Я сама себя спасла! Я была умная. Я была сильная. Я осатанела, когда услышала, что он мучает Акимова, связанного, стонущего, – но не испугалась, а взбесилась, и я победила бы его, видит Бог! Даже после того, как он отбросил меня! У меня хватило бы сил. Я смогла бы вытащить нас обоих».

Но как заявить все это матери! Она и без того принимается плакать каждое утро, когда Анаит выходит к завтраку, при одном только взгляде на дочь. А отец начинает день с вопроса, как себя чувствует ее глаз. Обращается прямо к нему, словно тот может ответить. Промигать сообщение азбукой Морзе.

Глаз не болел. Веко вокруг него надулось и завернулось, словно дрожжевое тесто, поднявшееся в духовке, и получился эдакий пирожок с глазом вместо начинки. Анаит терпеливо ждала, пока тесто начнет опадать. Хирург, осматривавший ее, сказал, что потребуется дней десять, но прошло не меньше двух недель, прежде чем от синяка и опухоли не осталось следа. Анаит выглядела так, что вздрагивала от собственного отражения в зеркале. Губы у нее тоже оказались разбиты, а два ребра треснули – прав был частный сыщик. Хорошо хоть в гипсовый корсет не заковали – сказали, пройдет само, нужно ждать.

Анаит ждала. Собственное лицо ей, конечно, не нравилось, но она его не стыдилась. Пожалуй, даже гордилась. Не пыталась запудрить огромный, во всю скулу, кровоподтек. Это уродство – знак ее победы! Даже жаль, что Колесников не оставил никакого шрама на память. Шрам она носила бы с еще большим торжеством. Отец пытался всучить ей солнечные очки, огромные, как у кинозвезды, но Анаит так взглянула на него единственным глазом, что он спрятал за спину свое подношение и сбежал.

То-то же. Кого пугает вид избитой девушки, тот может отвернуться. А она не станет маскировать боевые раны!

Алика перекосило, когда он увидел свою подругу. Но он героически справился с замешательством. Положил цветы на стул, сказал: «Ну, иди сюда, чучело мое» – и распахнул объятия.

Неделю назад, услышав от него это обращение, Анаит растрогалась бы до слез.

Но с тех пор кое-что произошло.

Она подошла. Позволила себя обнять. Сама стояла сухая и прямая, и Алик опешил: должно быть, ждал более теплого приема. Он спросил, как она себя чувствует, был очень нежен и заботлив, сам поставил в вазу цветы… Анаит должна была бы праздновать победу. Вот же они, розы! Вспомни, как ты завидовала Юханцевой!

Но не праздновалось. Розы ей нравились – и только.

Она разговаривала с ним сдержанно. Не как со своим парнем, а как с коллегой, заглянувшим ее проведать. Алика сбивало с толку ее поведение. В конце концов он решил, что понял, в чем дело. Стресс, потрясение… Но главное – то, как они расстались.

– Слушай, я не сержусь. – В его голосе была точно рассчитанная доза великодушия и снисходительности. – Правда! Выкинь из головы, если тебя это беспокоит.

– Не сердишься из-за чего? – не поняла Анаит.

– Из-за сцены в кафе. Из-за того, что ты там устроила. Все мы люди, все мы можем психовать… Я тебя понимаю.

Он похлопал ее по руке.

– Алик, поезжай домой, – сказала Анаит, забрав руку.

– Ты устала?

– Я больше не хочу тебя видеть.

Она проговорила это спокойно, даже мягко. Алик дернул носом, точно крыса, почувствовавшая сыр, и Анаит едва не рассмеялась.

Что она находила в нем прежде?

– Поезжай домой, – повторила она. – Больше сюда не приходи.