Тигровый, черный, золотой

Хотела добавить «Спасибо за розы», но почувствовала, что это искусственная благодарность, словно бы прописанная для хороших девушек в книжке под названием «Как выглядеть настоящей леди даже с подбитым глазом»; первая глава начиналась со слов: «Если вы расстаетесь со своим парнем, не забудьте поблагодарить его за цветы. Так вы произведете самое выгодное впечатление».

Ей не нужно производить на него впечатление. И ни на кого другого. А единственный человек, которого она действительно хотела бы поразить, не желал иметь с ней дела.

Алик ушел. Мать рыдала ему вслед и заламывала руки, но Анаит больше не покупала билет в первый ряд на такие концерты.

На восьмой день объявился сторож Вакулин. Откуда он выполз, так никто и не узнал. Николай Николаевич пришел в музей, скорбный, бледный и осунувшийся, а прямиком оттуда направился в полицию. Однако при ближайшем рассмотрении всех обстоятельств оказалось, что привлечь Вакулина к уголовной ответственности, как настаивал Бурмистров, в общем-то, не за что. «Заснул на рабочем месте, – твердил он, – потом испугался, сбежал. Бродяжничал, пил, протрезвел, раскаялся и вернулся».

Этой версии сторож держался непоколебимо. «Заснул, сбежал, бродяжничал, вернулся». При этом рубашка на нем была отглажена, лицо выбрито, ботинки чисты – в общем, невооруженным глазом было видно, что о Вакулине заботились. Но невооруженный глаз к делу не подошьешь.

Анаит помнила, что рассказывал в подвале Макар Илюшин. Однако в полиции сыщики не успели изложить эту историю, поскольку выступали свидетелями по куда более серьезному делу, чем кража картин. А на следующий день Бурмистров объявил о прекращении расследования, и эти сведения так и остались при них.

Все преступление Вакулина, таким образом, заключалось в том, что он забыл запереть заднюю дверь и уснул на рабочем месте. Бурмистров, конечно, распял бы его за это публично. Но на защиту Николая Николаевича поднялись музейные дамы. Даже ценный экспонат они не отбивали бы с таким пылом, как своего сторожа. Вакулин остался, а вместо него директор уволила второго охранника, Петрищева, поскольку было неопровержимо доказано, что это он виноват в отсутствии записей с камеры видеонаблюдения.

На двенадцатый день из больницы выписали Ульяшина. Жена увезла его в санаторий долечиваться, и было очевидно, что место главы союза Павел Андреевич сможет занять не скоро. На эту должность был почти единогласно выбран Борис Касатый. Юханцева пыталась создать противовес, войдя в коалицию с Алистратовым, но их попытки провалились – не в последнюю очередь потому, что Касатый неожиданно для всех женился на Изольде. По поводу этого поступка среди художников ходило множество шуток, большинство из которых нельзя было бы повторить в приличном обществе. Но женитьба сдвинула что-то в отношении к Касатому. Борис должен был стать посмешищем – а вместо этого возглавил союз.

Первым своим постановлением он выставил на всеобщее голосование вопрос о дальнейшем нахождении в союзе Натальи Голубцовой. Формальная причина: несоответствие художественного уровня ее работ требованиям их организации.

Это было беспрецедентное решение. До этого вопросы членства решались единолично Ясинским.

Результат голосования поразил всех. Присутствовавшие как один проголосовали за исключение. На собрании не было Бурмистрова, Мирона Акимова и Майи Куприяновой, которая уехала с ребенком к матери, а также, по понятной причине, Ульяшина.

Это был первый и последний раз за все время существования Имперского союза, когда художники оказались единодушны.

По заявлению Бурмистрова было заведено уголовное дело. Статья «Умышленная порча чужого имущества» грозила Ломовцеву штрафом, но Бурмистров напирал на то, что преступление было совершено из хулиганских побуждений, а это уже означало лишение свободы до пяти лет. Игорь Матвеевич поклялся, что Ломовцев сядет.

Нет сомнений, что он выполнил бы обещанное. Следователь, занимавшийся кражей картин, вдруг словно проснулся и проявил неожиданную ретивость в деле изобличения преступника. «Откуда что взялось», как выразился Алистратов. Впрочем, все догадывались откуда. Следователь теперь разъезжал на новой машине, и участь Ломовцева, кажется, была предрешена.

Однако в дело неожиданно для всех вмешались частные сыщики.

Внезапно вместо государственного адвоката возник старый лысый еврей с брюзгливо оттопыренной нижней губой. Его привезли Бабкин с Макаром. Сергея он не замечал, Илюшину говорил «мальчик мой».

И уголовное дело на глазах начало рассыпаться.

Во-первых, появились заключения экспертов об изначальной стоимости обеих картин. Подписи под заключениями стояли такие, что оспаривать их не осмелился даже искусствовед Дьячков, к которому обратился Бурмистров.

Во-вторых, из дела было выкинуто упоминание о стороже Вакулине. Ульяшин, Ломовцев, Куприянова и Касатый стояли на том, что дверь музея была не заперта сама по себе, а к сторожу никто не обращался. Голубцова, поколебавшись, признала, что могла и ошибиться.