Тигровый, черный, золотой

В-третьих, квалификация преступного деяния как хулиганского отменилась. Адвокат представил коллегиальное мнение специалистов. Специалисты утверждали, что после творческого акта постмодернистской импровизации, осуществленного Тимофеем Ломовцевым («Акта вандализма!» – орал взбешенный Бурмистров), стоимость картин существенно повысилась, поскольку значительно вырос их художественный уровень. А сам Ломовцев, трезвый и строгий, объяснил, что целью его вмешательства в картины Бурмистрова было вовсе не желание посмеяться над коллегой по цеху, а оммаж выдающемуся английскому живописцу Джону Кольеру, конкретно картинам «Леди Годива» и «Цирцея», а также великому русскому художнику Михаилу Врубелю.

К экспертизе прилагались вышеупомянутые леди Годива верхом на коне, Цирцея в обнимку с тигром и всем известный Демон Сидящий.

Наконец, в статье Уголовного кодекса, которым размахивал Игорь Матвеевич, говорилось о причинении значительного ущерба потерпевшему. Проныра-адвокат предоставил справку о доходах господина Бурмистрова за год и положил рядом с ней заключение о ценности обеих картин. «Тигры» с «Барсом» не стоили ничего. Не считая, конечно, рам, но рамы от Ломовцева не пострадали.

Выходило, что на значительный ущерб действия Тимофея никак не тянут.

Суд должен был состояться только через два месяца, однако всем участникам дела уже было ясно, что на этом фронте Бурмистров потерпел сокрушительное поражение.

Игорь Матвеевич лично приезжал в офис к частным детективам, требуя от них показаний, изобличающих мерзавца Ломовцева. Они-то знали всю правду! О содержании разговора, который состоялся между Бурмистровым и Макаром Илюшиным, мог поведать только Сергей Бабкин, а тот держал язык за зубами. Но было достоверно известно, что после этой встречи Бурмистров объявил обоих своими личными врагами.

Кажется, ни Сергей, ни Илюшин не огорчились.

На двадцать пятый день Анаит устроилась на работу.

Она так хотела рассказать обо всем Акимову! Мирон оценил бы, как ей невероятно, сказочно повезло! Он не стал бы, как родители, твердить, что ей это быстро надоест, что нельзя молодой женщине то и дело срываться с места, что частые перелеты угробят ее здоровье… Нет, он бы понял, какой счастливый билет вытянула Анаит.

Но Акимов не звонил и не писал.

Анаит знала причину. Он наблюдал ее драку с Колесниковым. Слышал ее дикие крики и лицезрел раны, которые Анаит нанесла своему врагу. Она превратилась в чудовище, чтобы спасти его и себя. Конечно, Мирон был благодарен ей за вмешательство… Но видеть ее он больше не хотел.

Они же не в сказке. Никто не хочет быть рядом с чудовищем.

На встречах художников Акимов тоже не появлялся. Целый месяц союз лихорадило, непонятно было, выздоровеет их организация или тихо скончается в бреду. Ни на одно собрание он не пришел.

На тридцатый день Анаит проснулась, потому что замерзла. В открытую форточку задувал холодный ветер, выстужая комнату. За окном было солнечно, но трава покрылась инеем; листья, не успевшие опасть, даже из окна выглядели хрусткими и заледеневшими. Было сухо, ясно, морозно, и казалось, вот-вот пойдет снег.

На телефоне запищал будильник. Анаит отключила его и некоторое время рассеянно вертела телефон в руках. Зачем она его ставила? Сегодня выходной, можно было валяться в постели вдоволь.

Однако спать не хотелось.

Анаит еще посидела на кровати, глядя на графитовые ветви деревьев, и вдруг набрала номер Акимова.

Он ответил сразу же и удивленно сказал:

– Ты как будто мысли читаешь. Я собирался тебе звонить.

– А почему раньше не звонил?

– Шина, – помявшись, сказал Мирон. – Ее сняли только вчера вечером.

– Что сняли?

– У меня был перелом нижней челюсти, пришлось носить шину… Жуткая штука. Как намордник доктора Лектера, только хуже. Говорить нельзя, есть нельзя… Я имею в виду нормальную еду. Пюре можно.

– Ты что, лежал в больнице? – ужаснулась Анаит.

– Первые две недели да. Потом дома. Под наблюдением.

Анаит залилась краской стыда. За всеми переживаниями ей ни разу не пришло в голову поинтересоваться, все ли в порядке с самим Акимовым. Мирон казался незыблемым и устойчивым. В уголовном деле появлялись его новые показания, и, хотя она слышала, что у него сотрясение мозга, о других травмах следователь не упоминал.

– Мирон, я не знала, – упавшим голосом сказала Анаит. – Ты мог бы написать… Прости, пожалуйста!

– Я реликтовая форма жизни: не умею нормально пользоваться мессенджерами. За что ты извиняешься?

– За то, что не звонила!

– Поставила бы меня в неудобное положение. Я мог только мычать. У меня есть для тебя небольшой подарок, но я не знаю, понравится ли он тебе.

– Где ты сейчас? – спросила Анаит.

– На даче… Уехал сегодня утром.

– Можно мне приехать?

Акимов несколько секунд молчал, кажется, удивленный ее прямотой.

– Нет, если ты занят, то я, конечно… – спохватилась Анаит, вспомнив его чашку.

– Я вызову для тебя такси, – одновременно сказал Мирон. – Что? Да нет, какое занят! Собираю опавшие ветки, чищу участок. Приезжай!