Тигровый, черный, золотой

– Анаит, я высоко ценю твое расположение и готовность помочь. – Юханцева придвинула к ней чайник, в котором распускался лохматый цветок. – У меня есть подруга в кадровом отделе Третьяковской галереи. Не могу обещать конкретного места под тебя… Но шансы велики.

– В Третьяковской галерее? – недоверчиво переспросила Анаит.

– У них довольно приличная текучка. Ты подходишь идеально: возраст, образование, опыт работы. Со своей стороны берусь обеспечить наилучшие рекомендации.

Она подмигнула и с хулиганским видом опрокинула стоящую перед ней стопку.

– Я попробую, – решившись, сказала Анаит. – Только как попасть к Ульяшину?

Юханцева замахала руками:

– Ой, это самая пустяковая задача из всех! Он будет завтра в библиотеке, тебе нужно только подъехать к полудню. У меня как раз встреча с ним в одиннадцать. За часик мы закончим, а потом я ему шепну, что у тебя к нему разговор.

– Вы думаете, он будет меня слушать?

– Глупенькая! Ты просто покажешь ему планшет с набросками Бурмистрова и скажешь, что Ульяшин его недооценивает, он способен на большее. Договорились?

– Договорились!

– Только боссу не говори, пожалуйста. Он человек гордый… Не надо его обижать женским заступничеством.

– Хорошо…

Юханцева просияла и протянула над столом тонкую руку в браслетах. Анаит осторожно пожала ее.

– Поверь, девочка моя, не пройдет и полугода, как мы будем отмечать твое устройство в Третьяковскую галерею!

* * *

По дороге домой Анаит решила заглянуть к Мартыновой.

Здесь ее ждал сюрприз. Когда она подошла к мастерской, навстречу ей по ступенькам из подвала поднимался Макар Илюшин. И витала на губах у сыщика легкая мечтательная полуулыбка, которая заставила Анаит подумать с легким злорадством: «Кранты вам, Макар Андреевич».

Хотя потом все-таки пожалела беднягу.

Они ведь и сами все поголовно были влюблены в Мартынову. В ее посадку головы. В ту небрежную свободу, с которой она одевалась. В манеру говорить, в манеру смотреть, в манеру учить – словом, во всю Антонину Мартынову целиком. Сашка Всехватский, до пятого класса стригшийся под бобрик, после знакомства с художницей за два года отрастил «хвост» до лопаток. И, к изумлению всей группы, в один прекрасный день явился в школу с пучком на затылке, который был проткнут, естественно, кисточкой!

Смеялись над ним, конечно, от души. Но и завидовали тоже. Потому что Сашка выразил свою любовь прямо и понятно, в откровенном подражательстве.

А они – что они могли сделать для нее? Девчонки дарили Антонине цветы. Мальчишки притаскивали всякую занимательную рухлядь, большую часть которой Мартынова тут же и возвращала. Но кое-что окидывала задумчивым взглядом, и тогда сердце дарителя преисполнялось ликованием. Значит, Антонина готовилась определить судьбу вещи. Она точно и умело встраивала эти предметы в их учебу и быт.

Вот чемодан, например. Натуральный мамонт! Огромный, гулкий внутри, а снаружи расползающийся, ободранный. Антонина колдовала над ним по вечерам, а затем показала результат – и все ахнули. Безжалостно содрав с него старую кожу, она ошкурила, покрасила, покрыла лаком его большое неуклюжее тело, сверху обила мягкой тканью, прикрутила четыре крепкие ножки – и получилась банкетка. Сначала садились на нее с недоверием, но чемодан оказался такой прочный, что хоть отправляйся на нем в плавание – все выдержит. Внутрь стали складывать потерянные вещи. Окрестили его камерой хранения.

А сама Анаит притащила ей однажды старинный чугунный утюг. Увидела на помойке, ахнула: какими бесценными вещами люди разбрасываются! Утюг весил килограммов семь, не меньше. Анаит волокла его, отдуваясь. Но справилась! Очень уж красивая ручка у него была: деревянная, удобная, как будто вырезанная точно под ее ладонь.

Антонина походила вокруг утюга, щуря длинные глаза. Покивала чему-то. А потом целую неделю они всей группой возились с ним. Сначала отдраивали до блеска здоровенную миску необычной формы, принесенную Всехватским. Затем высверлили в ней фигурно отверстия. Антонина показала, как закрепить изнутри электрический патрон. Длинной гофрированной «шеей» соединила утюг и миску, которая была уже не миска, а оригинальный плафон, вкрутила лампочку – и под радостные крики присутствующих зажегся настольный светильник.

Уронить его было невозможно: тяжелое чугунное основание держалось как прибитое.

Вещь получилась странная, диковатая и при том удивительно органичная. Как будто всю свою жизнь утюг безнадежно мечтал о встрече с миской. И вдруг – сбылось! И светом озарило обоих, причем в буквальном смысле.

Вот что умела Мартынова.

На учеников она не повысила голос ни разу в жизни. Анаит, в тринадцать лет придя в студию, чувствовала себя неприкаянной и несчастной. У Мартыновой она ожила и расцвела. Антонина говорила с ними как со взрослыми. Она не ругала за курение и дуэль на кисточках. Она хулиганила! В частности, научила их вытирать грязные кисти о шторы – поступок, за который директор Дома творчества задушила бы ее шнуром-подхватом.