Тигровый перевал

   Я подбросил хвороста в огонь. Пламя осветило немигающее лицо старого охотника, испещренное сетью мелких морщин. О чём думал он в эту минуту? Далёком счастливом времени, когда ещё плыло весло, зажатое боками лососей в период нереста? Или о шумном стойбище, где в день медвежьего праздника взрослые и дети щеголяли в нарядных национальных одеждах, украшенных разноцветным бисером, состязались в ловкости?

   Остаток ночи я скоротал, прижавшись к каменному выступу, горячему от близости костра. Утренний лес дышал холодной свежестью прошедшего дождя. Порозовевшее небо высветило лианы лимонника с тугими кисточками тёмно-красных ягод. Клочки белесоватой дымки зацепились мохнатыми облачками за тяжёлые пригнутые ветви хвои.

   С первыми признаками занимающегося дня старый охотник стал готовиться покинуть бивак. Я еще оттягивал минуту, когда придётся подняться с нагретого места, ибо в этот ранний час приятно понежиться, размышляя о своём. Старик приготовил варево и постучал деревянной ложкой по котелку, приглашая к завтраку. Я нехотя поднялся, освежил лицо из ручья. В просветы между деревьями пробивались первые солнечные лучи. Денёк обещал быть отменным.

   -- Твоя в Белкин хвост охотиться не надо, шибко большой вода приходи, -- как бы между прочим заметил ороч. -- Ночью кабан, олень, кабарга быстро бежал, от водяного духа спасался.

   Я с усмешкой слушал эти предостережения, поглядывая на красный шар утреннего солнца, повисший на вершинах далёких елей. Вряд ли уместны предсказания старика о какой-то большой воде. А может, боится, что найду его плантацию? Я подсел к костру и взял протянутую мне деревянную плошку с рисовой кашей, заправленной медвежьим салом. После завтрака, прощаясь, выложил из рюкзака свой неприкосновенный запас: сгущёное молоко, тушёнку и пакет с рисом. Старый ороч равнодушно отнёсся к моему подношению. И я вновь почувствовал укоры совести: это ли плата потомку целого народа за те богатства, что отняли у него? Уходил я с чувством не то чтобы вины, но, по крайней мере, некоторого долга перед этим мудрым человеком. И не только потому, что тот принял меня радушно и бескорыстно, одарил гостеприимством - даром, который невозможно оплатить.

   Туман понемногу рассеивался, подымаясь вверх белыми слоистыми прядями. Различные цвета и оттенки ожили вместе с рассветом. Капли влаги, повисшие на гроздьях винограда, на листьях и хвоинках, казалось, тонко и нежно позванивали, падая в прозрачные лужицы. И свет, и холод, и капель слагались в ничем не тронутую первозданную тишину. Но в полдень, когда я подходил к Берестовке, заброшенный посёлок обложили сизые тучи с лиловыми окалинами по краям. Негромкие раскаты грома и молнии напоминали о приближающейся грозе. И небо, и речка Серебрянка сделались пепельного цвета. В тусклой сиреневой дымке шумела угрюмая тайга. Ураганный ветер обрушил на неё невиданный ливень.

   Я рано поднялся с лежанки, вскипятил чай и прислушался к дробному стуку на крыше: нет, не перестал дождь. И откуда берётся столько воды - уму непостижимо?! Вот чёртово решето! Я ругнулся, глядя на сизое марево над головой и вышел на крыльцо с двустволкой и рюкзаком.