Тихие яблони. Вновь обретенная русская проза

Полицейскому чину дано было немало (что именно – не вошло в расходные книги) за нахождение воров, но воры найдены не были. Замечательно, что со своим портретом и сам кот Васька переселился к Петру Ильичу. Сколь ни велик был почет, каким он стал пользоваться в лавке после истории с проломом, сколь ни обширны были данные ему по сему случаю вольности, он однажды, при запоре лавки, вышел из нее прежде Петра Ильича и, многократно в нее водворяемый, устремлялся с удивительной ловкостью вслед Петру Ильичу, пока, наконец, Петр Ильич собственнолично не запер его в лавке. Но на следующий день повторилась та же история. Мало того, однажды поутру у себя в комнатушке Петр Ильич с удивлением заметил, что подле его постели ходит, изгибаясь, кот и поет удивительно протяжную и тонкую песню. Петр Ильич ахнул: это был Васька. Каким образом он проскользнул вчера незамеченным при запоре лавки, как он переночевал, не обнаружив своего присутствия, он не мог понять. Кот же, увидев, что Петр Ильич проснулся, вспрыгнул к нему на постель и усиленно запел, заглядывая ему в лицо. Петр Ильич не мог сердиться и, рассмеявшись, погладил кота со словами:

– Переселился ко мне? Ну, что с тобой делать! Живи, живи, жилец!

Кот зажмурил глаза от удовольствия, поджал все четыре лапки и улегся на Петра Ильича, приготовляясь дремать. Он понял, что может спать спокойно, что он принят в постояльцы. Птиц он и не думал трогать; он даже забивался куда-нибудь в угол, когда Петр Ильич чистил клетки, желая показать, что до птиц ему нет дела, а есть единственно до мышей, печенки и молока. Отец диакон не был доволен водвореньем кота у Петра Ильича. «Не к добру это, – думал он про себя, но не решался сказать это Петру Ильичу, – великое переселение народов. К перемене это: либо все птицы поколеют, либо сам Петр Ильич не жилец. Кот на чье-нибудь место пришел».

А кот, наевшись печенки, сапывал важно на окне, под клетками с птицами, между банками с розовой геранью и висючими фуксиями. Даже птицы перестали бояться его: до того он был мирен, сыт и сонлив. А Петр Ильич, глядя на него, радовался:

– Отчего кот гладок? Поел, да и на бок.

Портрет же кота на слоновой кости на портсигаре покоился в верхнем ящике, в комодике, вместе с вывезенным из Бухары кальяном, серебряным поясом и коронационной кружкой. Петр Ильич не курил, и в портсигаре лежали не папиросы, а записка его с распоряжением на случай смерти: в чем его в гроб положить, какой заказать гроб, где похоронить и куда заказать сорокоуст на помин души.

Петр Ильич слег как будто без всякой болезни. Просто однажды утром, проснувшись, он почувствовал такую усталость, что удивился ей и закрыл снова глаза. Ему не хотелось их открывать. Кот мяукал у него в ногах и тыкался усами в пустое блюдечко. Скворец разговаривал в клетке и нехотя перебирал клювом рассыпанные зерна. Петр Ильич с усилием открыл глаза – и кот заходил в них, сверкая янтарями, и скворец разевал клюв и щурил глазки. Петр Ильич с трудом оделся, накормил кота, задал корму и переменил воду у птиц, но сам есть ничего не мог. Когда он подошел к лавке, все приказчики были уже в сборе и давно поджидали его. В лавке он показался всем странным: спустился вниз в подвал без всякой цели, показывал покупателям товар с таким богатством выбора, что покупатели конфузились, уверяя его, что он напрасно так утруждает себя, потому что им требуется самой простой атлас, но он все перебирал разные ткани, как бы любуясь ими: сил у него уж не было самому показывать, и он только отдавал приказанья толковому, солидному приказчику Анисиму Прохоровичу, был молчалив, но, не досидев в лавке до конца, со всеми, до последнего мальчика, простился и каждому сказал приветливое слово, из лавки на извозчике уехал домой. Уходя из лавки, он передал хозяину ключи и сказал:

– Примите, Иван Прокопьевич. Недомогаю. Не слечь бы мне.

Приехав домой, он лег и не вставал уже до смерти. Уездный лекарь, посланный хозяином, нашел у Петра Ильича «умаление сил», но болезни не назвал. Петр Ильич слабел с каждым днем. Кот лежал у него в ногах на одеяле и, вытянув морду на передние лапы, смотрел на него и время от времени принимался петь, но песня прерывалась, и кот в беспокойстве трогал Петра Ильича лапой за одеяло и тянулся на него. Петр Ильич с усмешкой отвечал ему:

– Нет уж, не получать нам с тобой денег. Все, что положено, получили до копеечки.

Кот спрыгивал с постели и обхаживал около подушек, прося пить. Но Петр Ильич уже не мог ему дать. Его навещали приказчики и мальчики. Приехал и хозяин. В этот день Петр Ильич приобщался Святых Тайн, а на другой день предполагал собороваться. Иван Прокопьевич сказал ему, узнав об этом желании его:

– Что ж собороваться? Ты, Ильич, не в могилу глядишь.

– Нет, гляжу, очень ясно гляжу, – кротко возразил больной и, нагнувшись к уху хозяина, прибавил ему еле слышно: – Желал бы с матерью Иринеей проститься. После собору.

Иван Прокопьевич сам обещал съездить за сестрой и никому не говорить об этом.