Тихие воды

Она испортила первую сцену, забыв, что вообще должна что-то говорить, просто глядя в его большие прозрачно-голубые глаза. Она испортила второй дубль, невовремя рассмеявшись тому, как он слегка пощекотал ей запястье, беря за руку. Она была смущена, но смущение шло ей в то время, как шло платье героини, как шли бессмысленно мелодраматичные реплики. Она расслабилась, она поняла, что никто не собирается над ней издеваться, и уже не тратила время зря, путала текст, шутила, меняла мизансцены, следя за тем, как падает свет, как она двигается, что именно фиксирует камера. В тот день они не сняли ничего толкового, но не было почти ни одного кадра, где она получилась бы плохо. Арфов одобрительно подмигивал ей из-за плеча измученного режиссера, а новый знакомый как будто был в восторге от ее выходок и сам все время провоцировал какую-нибудь шутку. За чашкой кофе в кафе, куда он пригласил ее после съемок, он признался, что устал от этого фильма. Что они снимают уже месяц, и не проходит и дня, чтобы сценарий не поменяли, ту или иную сцену не зарезали, превращая всю проделанную работу в ничто. Приходилось начинать все сначала, и все такие издерганные, такие злые, а она – Ада Фрейн, кстати, хорошее имя для актрисы – такая веселая, что ему сегодня даже удалось получить удовольствие от набившего оскомину персонажа.

Ада начинала понимать, и все сбылось, как задумал Арфов, сценарий меняли и меняли, и ее маленькая роль все росла и росла, пока не заслонила своим значением все остальные. И материал, отснятый с ней в эти первые дни, послужил ей лучшим портфолио, и кое-что даже пошло в работу, и Давида сменил более именитый актер, но было поздно, Аде уже не был нужен никто другой.

Она так никогда и не смогла понять, что так тянуло ее к нему, его красота или его обаяние. Но невозможно было представить Давида иным, без его широкой улыбки, без искрящихся смехом глаз, без мягкого юмора, без этой атмосферы светлого праздника, которую он вносил всюду, где бы ни появлялся. В него были влюблены, казалось, все, кто с ним встречался, и она решила, что влюбилась, просто, беззастенчиво, впервые в жизни, а он всегда был рядом, и не понять – этот теплый свет, исходивший от него, был ли он дружеским участием или более интимным, более нежным чувством? Но тогда она тоже не ломала себе голову над этим, ей просто было хорошо рядом с ним, волшебно, словно принц из сказки, в которые она верила, подошел и взял ее за руку, просто и открыто, предлагая ей быть его принцессой. Он так и называл ее, «принцесса», и никому в голову не приходило, как много издевки было в сахарном прозвище, которое он ей дал.

Ада решила, что нашла человека, с которым проведет всю свою жизнь. Он так идеально вписывался в ее представления о том, каким должен быть ее спутник, что порой сложно было поверить, что он существует в реальности, а не только в ее мечтах. Она верила ему всеми силами своей романтичной юной души, верила даже больше, чем любила, как ей казалось теперь, и он затрагивал все ее чувства разом – и гордость, и оптимизм, и романтичность, и неуверенность в себе. Его трогательное поклонение ее расцветающей красоте внушало ей, что она особенная. Нет, они вместе – особенные. И пусть он лгал, – но зато как лгал! волшебно, витьевато, шутливо – она никогда не могла узнать наверняка, есть у него кто-то или нет. Он всегда провожал ее домой, в общежитие, трогательно, по-братски целовал в щечку, уходил в темноту, спиной вперед якобы для того, чтобы дольше видеть ее спину и то, как она поднимается по лестнице, следить за ее силуэтом в окне, но куда он уходил? С кем проводил эти ночи? Кого целовал по утрам? Она не знала и не могла придумать, как узнать, разве что спросить напрямую, но он отшучивался в ответ на ее вопросы, переводил разговор на другую тему, и был так предупредителен и добр, что она, в конце концов, перестала спрашивать.