Тихие воды

Глупый или нет, фильм принес ей славу, а Давида укрепил в позиции одного из самых многообещающих актеров. Она получила квартиру. Как-то после празднования, посвященного окончанию съемок, они с Давидом шли по городу под дождем, теплым, июльским дождем. Они бежали, смеялись, как дети, он, держа на вытянутых руках свой пиджак, она, задрав подол длинного платья, прижимая к груди бутылку вина. Они ввалились в ее новую квартиру, хмельные, счастливые, словно в сказке, лучшие друзья, юные влюбленные. А там еще ничего не было, даже одежды, только плед и две чашки в красный цветочек, и они сидели на полу, скрестив ноги, разливали вино по чайным чашкам, дрожа в мокрой одежде, и он первым стянул с себя рубашку, и Ада, совсем не стыдясь, последовала его примеру, и они закутались в плед, раздетые до белья, обнялись, сцепились, как дети, пытаясь согреться, и пили, пили, пили свое вино из чайных чашек и шутили, болтали до рассвета, и она чувствовала – он не просто дорог ей, он ей доверяет, он видит в ней половинку самого себя, и она не сдержалась, потянулась, нашла его губы, поцеловала. И так сладок был этот поцелуй, что голова закружилась сильнее, чем от вина, а губы у него были нежными, почти девичьими, и его мягкая кожа как будто вовсе не нуждалась в бритве. Свет уличного фонаря и огни рекламы, висящей напротив освещали его лицо, и она долго-долго смотрела ему в глаза, пытаясь понять, почему он медлит, что его останавливает, может быть, вовсе не так она все поняла, и он не находит ее красивой и желанной, а он, помолчав, отстранил ее, и принялся ходить по комнате, а потом вдруг подошел, встал на колени и посреди ночи в пустой квартире, почти так романтично, как она когда-то мечтала, пусть без кольца и предисловий, попросил ее стать его женой.

Она кинулась ему на шею, прижимаясь к нему, пытаясь прильнуть к нему всем своим существом, кожей врасти в его кожу, и думала, как я хочу его, как я люблю его, моего античного бога, а он обнимал ее как хрупкую фарфоровую куклу, гладил кончиками пальцами ее скулы и линию подбородка и убеждал, что они не должны торопиться, что это, возможно, смешно – но он не верит в секс до брака, что он бесконечно счастлив будет назвать ее своей, и что она единственная женщина в его жизни.

И хотя Аду неумолимо жгло внутри желание прикоснуться и врасти, она верила, она сдерживалась, убеждая себя, что это так романтично, так идеально, что он настоящий принц из сказки, а ведь ни в одной сказке, настоящей сказке, конечно, ни один принц не стал бы приставать к принцессе, и так это чудесно и так он, видимо, религиозен, что этим можно только восхищаться.

Она слушала, слушала и слушала его, убаюканная собственными мечтами, слушала, наслаждаясь тем, как от его теплых рук у нее внутри все замирает и трепещет, словно крылья какой-то глупой бабочки. Много-много бабочек внутри, в груди, бились, в кровь бились от нежности, которой она не могла противостоять. И ведь тогда, как она могла не поверить? Он пришел и принес ей мечту, какой больше не было ни у кого, любовь, которой и не могло существовать в их несчастном двадцать первом веке, и они положили меч, как будто были героями средневековой поэмы, и она трепетала в ожидании свадьбы, принимая поздравления, славу, приглашения в новые проекты, уверенная, что теперь у нее все и всегда будет хорошо. Она считала дни, и знала, что с каждой минутой все больше и больше влюбляется в своего хрустального принца.

А потом сказка оборвалась, недоигранным аккордом повисла в воздухе, и маленький звук, одно, всего лишь одно слово уничтожило все, во что Ада верила, и словно в воронку втянуло всю ее жизнь в непрекращающийся ужас. И слово это было «гомосексуализм».

Она позвала Нору, и та явилась моментально, вышколенное приведение, вытирая руки полотенцем.

– А у меня дома есть диски с моими фильмами? – Спросила, даже не чувствуя забавности этого вопроса, ну кому, как не Норе знать, где тут что лежит. Сама Ада не любила смотреть на себя, но сегодня отчего-то захотелось, раз уж Дима на дежурстве и, к счастью, придет еще не скоро, а Нора, наоборот, скоро уйдет, и что ей тогда останется? Домработница молча открыла тумбочку под телевизором, вопросительно посмотрела на Аду, а та улыбнулась. Если уж делать себе больно, так на полную катушку, чтобы онемела душа, чтобы сердце остановилось.

– Поставьте «Ангела», пожалуйста.