Тихий солдат

А Ставинский тоже хорош! Даже не явился сюда. Занят, доложил один из старших лейтенантов. Вызвали к новому командующему, к Жукову. Тут человеческую душу к Богу отправляют, а ему и дела нет!

Высокий солдат был ленинградцем, до войны учился в аспирантуре ленинградского университета на физическом факультете. На фронт он попал в первые же дни – ушел добровольцем, хотя по здоровью не мог быть призван: у него со зрением было крайне плохо. Возможно, это его и спасло, потому что скоро Ленинград попал в плотное кольцо и началась бесконечная, убивающая все живое, блокада. Старый отец, вагонный кондуктор, и старшая сестра, инвалидка, погибли от прямого попадания авиабомбы еще в самом начале блокады. Их дом на улице Стачек, рядом с которым, к тому же, проходила линия фронта, был полностью разрушен. Больше у солдата никого и ничего не оставалось: мать умерла в тридцать втором от крупозного воспаления легких.

В боевые части его из-за зрения не взяли, но все же определили во взвод охраны штаба фронта. Вскоре его перевели вместе с частью штабных работников на Первый Украинский, к Ватутину. Там и застало его тяжелое и, как оказалось, смертельное ранение командующего. Он слышал краем уха, что СМЕРШ проводит настойчивое расследование, однако столкнулся с его особенностями только сейчас, на этом скором процессе. Доброжелательный его ум подсказал, что тут какая-то несправедливость. Павел Тарасов, усталый, как будто даже отчаявшийся человек, беспомощно старался объяснить то, что случилось на реке Видринке три дня назад, но его никто даже не намеривался выслушать до конца. Похоже, горькая судьба этого солдата уже была окончательно решена.

Солдат подумал, что кому-то выгодно поскорее устранить единственного свидетеля той страшной бойни. Ему казалось, что и его окунули в эту отравительную грязь. Да еще этот самодовольный рязанец рядом, со своим нетерпением поскорее освободиться, бесил ленинградца.

Ему еще не приходилось участвовать в расстрелах – не назначали, видимо, лишь потому, что плохое зрение и здесь может помешать делу.

А Павел действительно уже отчаялся объяснять, и как все случилось, и как он выжил, и как один возвращался назад. Это был долгий, изматывающий путь по лесам к штабу армии, в Ровно, и голод, и холод в мерзлом еще лесу, и случайная встреча с вооруженными людьми, сказавшимися партизанами, но не выходившими почему-то из лесов. А потом побег от них – от двух подростков, вооруженных трофейными немецкими «шмайсерами», и стрельба по нему, как по петляющему зайцу, и многое, многое другое, что пришлось пережить, прежде чем он, наконец, добрался до окраины Ровно.

Полковника Ставинского не было. Его встретил высокий голубоглазый майор, чуть выпивший, с беспокойными, нетерпеливыми глазами. Он, нервничая, выслушал сбивчивый рассказ Павла, оборванного, усталого, голодного и тут же приговорил:

– Путаешь ты чего-то, солдат! Бросил своих и дал деру. А теперь все хочешь свалить на какого-то лейтенанта. Мне, кстати, его приметы ни о чем не говорят. Не было у нас тут такого с пятнышком на виске. С горошинку, говоришь? Не припомню я такого человека. Ты – дезертир и трус. Где твои документы?

– Так у полковника Ставинского, товарищ майор. Как положено… Мне младший лейтенант Куприянов приказал вернуться и доложить. Еле же дошел!

– Не знаю никакого Куприянова. У нас тут в штабе армии такого нет и никогда не было.

– Так он же командир отдельного разведвзвода… Я же докладывал!

Майор раздраженно отмахнулся и крикнул в приоткрытую дверь кабинета:

– У ну-ка этого…в подвал. И жрать не давать!

Сначала была долгая, холодная и очередная голодная ночь в сыром подвале бывшего панского имения, потом, утром, Павла вывели наверх и втолкнули в другое помещение. Кроме майора, там были еще один капитан и подполковник. Павел не знал в лицо ни одного из них. Подполковник, холеный тыловой офицер, в новенькой, чистенькой пехотной форме, с таким же новеньким орденом Боевого Красного Знамени, поглаживал пальцами вертикальные усики под носом и многозначительно молчал. Бесновался один лишь капитан. Полный, тяжело дышащий и, в отличие от подполковника, в небрежной, давно не стиранной, почему-то артиллерийской, форме, заливался бордовой краской и истерично верещал:

– Да я тебе матку наизнанку выверну, сука! Кто, говоришь, предатель? Лейтенант? С горошинкой? Нет у нас такого лейтенанта! Понял?! Ты-то сам откуда взялся? Разведчик? Никто никуда из штаба не уходил. Ты все врешь! Шпион ты! Или обычный трус! Дезертир! Ты кто вообще такой!

– Товарищ капитан! – губы Павла задрожали, – Да мои документы у полковника Ставинского! Там все сказано! Тут недоразумение какое-то… Я не дезертир, товарищ капитан!

– Тамбовский волк тебе товарищ! – вдруг захохотал капитан, а за ним следом и майор. Подполковник только прозрачно усмехнулся.

Тарасов вдруг похолодел, догадавшись, что они хорошо знают его биографию. Это отвратительный спектакль. Все бессмысленно, его просто не хотят слушать.