Тихий солдат

Тарасов притащил незнакомца к себе и свалил на свой видавший виды кожаный диванчик с рваными валиками. Фронтовик по дороге обмочился и теперь отвратительно вонял. Павел кинул себе матрац на пол, раскрыл настежь небольшое пыльное оконце и сразу уснул, голодный и трезвый.

Проснулся он от того, что на него в упор смотрел вчерашний пьяница.

– Ты кто? – строго спросил трезвый уже незнакомец.

– Павел Тарасов, – ответил Павел, разглядывая потешно помятое лицо мужчины, – Старший сержант… запаса.

– Фронтовик?

– Так точно.

– Какой фронт?

– Да разные были… И Первый Украинский, и Первый Белорусский… Войсковая разведка.

– Разведка? Уважаю! Артиллерия. Я – артиллерия. Второй Украинский, потом Третий Белорусский, старший лейтенант запаса Петр Петрович Пустовалов. Три П. Это моё погоняло. Да ты не дрейфь! Я не из этих, не из уголовников. Ребята так в дивизионе прозвали. «Три П». А мы что, с тобой вчера вино пили?

– Тебя ограбить хотели трое…в пивнухе на Новокузнецкой, в подвальчике. А я отбил. Не помнишь?

– Хоть убей, брат! Ну, все равно низкое тебе спасибо, боец! Разведка, она и есть разведка! Она артиллерии всегда помощник. Ты сам-то где вкалываешь?

– Нигде. Думаю, что делать. Я тут месяц уже живу.

– Пошли к нам на Гужона. «Серп и молот»! Я там мастером… На волочильном стане. Вальцовщики мы теперича.

Вдруг дверь в комнату решительно распахнулась. На пороге, расставив длинные, сильные ноги в высоких офицерских сапогах стоял участковый Григорий Карпович Карпухин, старшина с усищами устрашающего вида, почти буденовскими. За его спиной маячила мелкая фигура соседки Раисы Равильевны, той самой медицинской сестры, что с незапамятных времен жила в этой квартире, все о всех помнила и знала.

– Попрошу документики, гражданы! – с буквой «ы» на конце последнего слова почти пропел высокий, тучный милиционер.

Павел покраснел, вскочил с матраца в трусах и в майке и кинулся к шифоньеру с лопнувшим зеркалом, распахнул скрипучую дверку и торопливо протянул Карпухину паспорт, новый, пахнущий еще типографией и чернилами, с крошечной фотографией.

Старшина с подозрением посмотрел на Пустовалова и, бережно держа паспорт Тарасова обеими руками, откашлялся и вдруг пробасил:

– И вас, гражданин хороший, документики попрошу.

Пустовалов обаятельно улыбнулся, его помятое лицо вдруг разгладилось, морщинки разбежались к вискам, глаза озорно сверкнули:

– А как же, земляк! У нас все имеется. Все в ажуре. И прописочка, и военный билет…, и орденские, и вообще… Напрасно вы подозреваете!

Он выпятил вперед грудь в позвякивающих на майке наградах, потом хлопнул себя по карманам новенького клетчатого пиджака, достал из внутреннего кармана потрепанный, залитый, видимо, спиртным, паспорт и с демонстративной, чуть издевательской вежливостью, протянул его старшине.

– Могу и билет. Ох, нет! Дома билетик! Но если велите…, доставим мигом. Мы ведь тут проживаем, поблизости, на набережной. Впрочем, а тут что за адрес? Я вчера был…усталым, товарищ старшина… Адреса не запомнил. Что за адрес тут у тебя, Тарасов?

– Старый Толмачевский…

– Я же говорю, соседи! Пять минуточек туда и обратно.

Он как будто даже сделал попытку обойти широкого и высокого старшину. Но тот остановил его решительным движением.

– Не суетись. Сначала на паспорта взглянем, гражданы. А ну, отойди на два шага назад!

Пустовалов развел руками и отступил к Павлу, который все пытался прижать непослушно раскрывающуюся со скрипом дверку шифоньера.

Старшина долго листал паспорта, потом поднял глаза, внимательно, прощупывая лица, осмотрел Тарасова и Пустовалова.

– Фронтовики?

– А как же! Артиллерия. Старший лейтенант Пустовалов. «Три П». Нас так знал враг! «Три П» и точка! Прямой наводкой. В клочья. Второй Украинский, Третий Белорусский. А Паша…, тебя ведь Пашей зовут? Ну, так вот, Павел – войсковой разведчик. Герой! Он меня в неравном бою прямо из вонючей пасти уголовников вынес…, можно сказать, тяжело раненного.

– Не понял, – Старшина вскинул брови, широкие, колючие, как проволочки.

– В пивной вчера…, – Павел смутился, – Малолетки привязались… Ну, пришлось маленько…

Вдруг старшина расхохотался, даже присел немного:

– Так это ты приложил Конопатого? Ну, рыжего этого! То-то, говорят, его зубы по всей Большой Татарской разбежались! Он тебя сегодня утром зарезать обещался! Найти и зарезать! Шепелявит малец теперь, как беззубый старик.

Павел виновато опустил глаза. Старшина торжественно вернул паспорта, в полголовы обернулся назад и пробасил солидно:

– Иди, Равильевна, к себе. За бдительность персональное спасибо от власти. Это фронтовики…, им можно…иногда, конечно. А вам, гражданы, авторитетно заявляю – по пивным и всяким там подвалам да смрадным ямам ходить поменьше! Мы их скоро все закроем к ядрене-фене, а проклятую водку выльем в канал всю, как есть.

Он еще раз внимательно, теперь уже особенно пристально, посмотрел на Павла.

– Работаешь? Или как?

– Думаю…

– Ну-ну! Думай! А может, к нам, в милицию? А чо? Приходи…, хотя бы завтра, к пяти вечера. Расскажем, покажем… Знаешь, где отдел-то?

Павел кивнул:

– Прописывался в паспортном столе. Знаю.