Тихий солдат

Сложнее было найти что-то теплое для ребенка. Но утром Павел, свободный от службы на два ближайших дня, поехал на какой-то их особый склад и привез оттуда узенькую и коротенькую дамскую цигейковую шубку. Общими усилиями за вечер ее кое-как перешили для Верочки. Но Надя, как оказалось, имела в этом деле особую ловкость.

Маша купила две вязаные шапочки, несколько теплых платочков, кофточку, две пары варежек и теплые, шерстяные рейтузы. Связала все это уже давно на продажу соседка с нижнего этажа, одинокая слепая бабка, молчаливая и странная. Никто не знал, откуда он тут взялась сразу после войны, но ее домашними изделиями пользовались очень многие. Бабку не выдавали фининспектору за ее частный, воспрещенный труд: она была очень полезна этим своим трудом. Целила своими незрячими глазами в окно и бойко гремела спицами. Мерила она все своими узловатыми пальцами, да лбом. Приложит вязанье к своей костистой, седой головке, как к шляпной болванке, глазами с серыми пленочками задумчиво поводит из стороны в сторону, прибавит полпальца или палец, завяжет узелок, усмехнется беззубым, проваленным ртом и дальше плетет-вяжет. Чья бабка, что за бабка, никто не знал. Она умерла года через четыре одна, в постели. Дверь оставила незапертой, будто знала, что соседи должны придти и позаботиться о ее высохшем теле. На комодике были разложены уже связанные вещи, спицы завернуты в газеты и убраны. Потом говорили, что у нее сын был генералом, но о матери даже не вспоминал. Выбил ей малюсенькую квартирку в древнем домишке и был таков. Но это все, пожалуй, были сплетнями. Родились они от того, что в бабкину квартиру въехал потом какой-то молодой военный с женой, а служил он у одного чванливого генерала. Вот он якобы, этот генерал, и был бабкиным сыном.

Зато вязанье ее очень пришлось Верочке и Наде, а главное – вовремя. Как только все было готово, вещи собраны, посидели за столом на узкой Машиной кухоньке, выпили, попрощались. Надя нежно обняла Машу, прижалась к ней и шепнула на ухо:

– Спасибо вам…, я бы погибла…и Верочка! Прямо на границе уже были… Вы и Павел Иванович…, самые родные… Простите меня!

Маша быстро закивала, отвернулась к окну.

– Я все понимаю…, все понимаю…, – одними губами, без звука, сказала Маша.

– И я понимаю…, – как-то очень серьезно, заглянув прямо в глаза к Маше, ответила Надя и погладила ладонью Машу по лицу.

А на следующий день, к вечеру, Павел с Машей отвезли Смирницкого, Надю и Верочку на вокзал. Там уже билеты в кассе при военном коменданте с боем доставала Маша. Она строго супила бровки, намекала на какое-то особое поручение, трясла красным удостоверением с гербом страны. Помощник военного коменданта, дерганый очкарик, по своему профессиональному обыкновению нервничал, резко отталкивал Машину руку и упрямо советовал обратиться в свое ведомство, а не к нему. Маша неожиданно для всех прикрикнула на него, и вдруг с угрозой пообещала, что в это самое ведомство она только с ним вместе и обратиться, причем он будет идти впереди, а она, как положено караулу, чуть позади. Помощник стрельнул в нее ненавидящими глазами, но все же бумагу на внеочередную продажу билетов подписал. Так что, уезжали по военной брони – обычных билетов просто уже давно не было.

Новый год пришлось встречать в пути, потому что отправлялись они тридцатого декабря поздней ночью, почти уже тридцать первого. Старик не хотел задерживаться в Москве, опасаясь каких-то предпраздничных милицейских проверок. Он очень беспокоился за Надю и Веру.

– Чего лукавого будить! – гудел он, – И так Господь к нам милостив пока что… На том спасибо! Едем! Едем! С Богом!

Павел сунул старику в карман тулупа чекушку, а Маша навернула им с собой тяжеленный пакет с вареной картошкой, маринованным луком, двумя жареными цыплятами, черным хлебом, селедкой, завернутой в толстую серую бумагу, и еще с какой-то снедью.

– Да что вы! – краснела от смущения и счастья Надя, – Да ведь есть чай! Сушки…, конфетки, даже сахар… Доедем как-нибудь! Я ведь теперь и не знаю, как вас благодарить!

Маша, сдерживая себя, шепнула, обнимая на платформе Надю и Веру:

– Не лезь никуда, Надюша! Голову лишний раз не поднимай. Опять дурные времена идут. У нас такое творится! Жди своего Петечку… Маму его потом заберете, позже…, и напиши мне, как приедете… Я и с этим помогу, с мамой…, пока есть такая возможность.

Павел порывисто обнял отъезжающих, старик засопел, стал прочувственно стучать его рукой по плечу и тереться лбом о шинель.

Поезд свистнул молодецки, вагоны дрогнули, звонко брякнули металлом, зашипели тормоза, клубы пара поднялись над платформой, и трое – смешной, трогательный старик в грязном тулупе, молодая худенькая женщина и маленькая девочка, навсегда расстались с Павлом и Машей. Больше им встретиться уже не пришлось.

Лишь трижды приходили письма – один раз, короткое, торопливое, о том, что доехали удачно. Правда, у Верочки опять подскочила температура, но дорогу все равно она выдержала мужественно. Благодарили за всё.