Тихий солдат

– Герман Федорович! Как хорошо, что вы здесь…

– Господи, Машенька! Ты ли это! Я только вошел…, представь. Сколько же мы не виделись?

– Много, много… Я уезжала…на учебу…сперва в Новгород, потом в Хабаровск… И еще…далеко… Куйбышев, Челябинск. Меня там задержали надолго…, а вы все на фронте…

– Да вот…прибыл, как говорится… Новое назначение. Мои-то в эвакуации все еще, на Урале, в Нижнем Тагиле. Пытаюсь их вызвать…, но не дают пока… Да и некогда. А ты теперь здесь? Все там же, в Ветошном? Жаль Наденьку… Я ведь тогда на похороны не успел. Не вышло… Я потом, позже, на могилу приезжал. Прости уж…

Маша обернулась назад и как будто вспомнила, что пришла сюда не одна.

– Да вот же, Герман Федорович! Разве не узнаете?

Генерал осторожно отстранил рукой Машу в сторону и с серьезным любопытством вгляделся в лицо солдата, вытянувшегося в струнку у двери.

– Господи! Да это ж Тарасов! Павел Иванович! Вот это номер!

Он вдруг кинулся к Павлу, хромая, схватил его за плечи и горячо затряс обеими руками. Это было странно видеть – молодой генерал, утерявший свой возраст из-за непомерного груза прошедших двух военных лет, с пергаментной, старящейся кожей на лице, порывисто обнимает молодого высокого солдата в новой форменной, не по погоде уже, ушанке, у которого с генералом, кроме случайно-общей фамилии, совпадает лишь мука в глазах. Они ведь очень разные: пришли в суровый военный мир каждый по собственной дороге и уйдут из него всякий в свою сторону. Казалось бы, обоим судьба благоволила до сих пор – сначала соединила их в Забайкалье, потом один вытянул второго в столицу, затем первый пошел кверху, а второй получил, благодаря ему же, скромное место на том же верху. Теперь первый, с генеральскими погонами, с широкими лампасами, готовится принять новую армию под свое молодое, но очень уж истрепанное к тому времени, крыло, а второго привели сюда, чтобы вытянуть из вырытой уже могилы и дать новую жизнь. Да, они очень разные, хотя и очень похожие, как бывает похож слабый ветерок на горячий ураган, потому что он не сам-по-себе метет, а народился от того урагана, и по-существу, является его кровным продолжением. Но вот ведь какой абсурд случается в жизни: ураган гаснет и погибает, а ветерок шелестит себе дальше, и никто даже не догадывается, что он и есть долгая память о том урагане.

Так разные они или все-таки одинаковые – этот генерал и этот солдат?

Один обнимает другого, а тот стоит навытяжку, смущаясь и не зная куда деть руки, улыбку, взгляд… И обнять хочет, и нарушить тем самым что-то по солдатскому уставу, может быть, самое важное, никак нельзя; иначе, в чем военная суть пути от их общего, случайного начала до этого момента!

– Ну, обрадовали! – отступил генерал, догадавшись, наконец, о неловкости своего и сержантского положения, – Вот доставила радость! Так вы вместе? Ай-ай-ай! А я и не знал! Вот так родственница! Ни слова за все эти годы! В мать! Определенно, в мать! Та тоже, как сделает что-нибудь, молчит себе, только улыбается. Но и ты, Машка, хороша! – и тут же вновь посмотрел с улыбкой на Павла, – Где служишь, Павел?

– До сегодняшнего дня все там же, – печально ответила за Павла Маша, а тот только робко развел руками и опустил голову.

Герман Федорович вдруг нахмурился, почувствовав неладное:

– Натворил что-то? Так просто, небось, не зашла бы? И его бы не привела.

Маша тяжело вздохнула.

На следующее утро в приемную к Буденному вошел, заметно прихрамывая, генерал-майор Герман Тарасов, строго посмотрел прямо с порога на одного из тотчас вскочивших молодых адъютантов и пожилую машинистку за ее шумной работой. У двери стоял навытяжку часовой с винтовкой. Краем глаза генерал отметил, что у того исключительно тупое и бесстрастное лицо. Это его неприятно кольнуло, отозвавшись в сердце чем-то непривычным, презренным для фронтовика. Он постучал пальцами по краю стола, не отрывая взгляда от внимательных, напряженных глаз смазливого адъютанта. В голове некстати пронеслось, что у того, пожалуй, слишком оттопырены крупные уши – святятся от солнца розоватой, поросячьей чистотой, точно китайские фонарики. Он видел такие бумажные фонарики в двух или трех домах в Забайкалье. Но генерал тут же взял себя в руки и сурово, добавляя к голосу солидные басовитые нотки, распорядился:

– Доложите маршалу. К нему срочно просится генерал-майор Тарасов, командующий 24-й армии.

– Слушаюсь! Однако, товарищ командующий, Семен Михайлович, сейчас заняты, у них офицеры из оперативного отдела штаба Центрального фронта. Совещаются… Но я доложу…тотчас, как только это станет возможным. Незамедлительно доложу, товарищ генерал-майор! Прошу пока обождать здесь. Чаю желаете? Мы из буфета можем попросить. Доставят немедленно.

– Пожалуй. С лимоном…и попросите сахару побольше, кусков шесть. Я сладкоежка, – генерал вдруг мягко усмехнулся, словно сообщил о чем-то очень трогательном.