Тихий страж. Бабушкина шкатулка

Васса Петровна не выражала неудовольствие или нетерпение, что ее поручение не было выполнено дня четыре, – только новая складка легла между бровей. Наконец, Пиама Васильевна, подкараулив хозяйку в коридоре, шепнула ей с видам заговорщицы:

– Видела!..

Васса Петровна будто вздрогнула, но сказала спокойно:

– Пройдемте ко мне!

Очевидно, поручение, данное Пиаме, ни от кого не осталось тайной, так как даже тетя Вера, увидя шепчущихся в коридоре, сделала вид, что ничего не замечает.

Опять Васса Петровна заперла дверь, вынула сторублевку, но не передала ее Пиаме, а положила перед собою и сказала:

– Рассказывайте. Только, пожалуйста, не врать.

– Видела, матушка! ну уж и красавица, – не на что и смотреть: маленькая, черная, худая, на правую ногу будто прихрамывает. И чем, спрашивается, прельстила? Ведь вы-то у нас королева!..

– Это оставьте!

– Да как же оставить. Ведь та, полька-то – шкура ведь, прямо шкура. А глаза, как плошки, огромные! и не франтовата даже!

– Одевается не важно? – почему-то заинтересовалась Петрова. Пиама тонко рассмеялась.

– Как огородное чучело! Все висит, а ноги и руки, как спички, торчать. Не иначе, как опоила чем Модеста Несторовича.

Пиама в первый раз вслух и определенно назвала Деболина по имени и отчеству. Васса Петровна словно пришла в себя: долго смотрела на старуху, не говоря ни слова, потом прошептала чуть слышно: «какая гадость», быстро, быстро передала сто рублей, почти бросила и дала знак, чтобы Пиама Васильевна оставила ее одну. О Деболине и Жадынской будто позабыли; Петрова с виду даже несколько успокоилась и словно повеселела, так что дома подумывали, что эта история уже кончилась, хотя, по правде сказать, она только что начиналась.

Однажды, утром, Васса Петровна, по обыкновению пившая чай раньше Веры Прокофьевны, к приходу последней оказалась в некотором волнении, и при том в волнении словно бы радостном. Как-то весело поговорила: о делах, опросила о здоровье, о хозяйстве, а сама все улыбалась, поглаживая какую-то записку карандашом, вроде выписанного адреса. Тетя Вера еще подивилась, как оживлена сегодня Васса, подивилась и порадовалась, но виду не подала, боялась, как бы та не обиделась. В сумерки Петрова вышла из дому, при чем не велела подавать лошадей, а пошла пешком, потам взяла извозчика.

Собственно говоря, было не совсем понятно, зачем она выписала адрес из газетного объявления, потому что отправилась она в дом и квартиру, номера которых, конечно, твердо помнила всегда, хоть ночью ее разбудите.

Еще въехав только на Надеждинскую улицу, она опустила довольно плотный вуаль, завязанный на затылке длинным бантом с лопастями, а, входя в незабытый ею вестибюль с Флорой и Помоной, ощущала легкую дрожь.

– Зеркало в девятом номере продается? спросила она у швейцара, боясь, чтобы тот ее не узнал, как будто можно было запомнить с одного раза.

– Да, да, пожалуйста. Не знаю только: не продано ли уж; многие приходили смотреть.

– Господа уезжают куда-нибудь из города, что продают вещи?

– Не слыхал. Не знаю, почему они продают. Верно, не понравилось чем нибудь.

Васса Петровна говорила со швейцаром, словно нарочно медля подыматься, боясь встретиться с той, встреча с которой только что казалась ей такой необходимой. К счастью, двери отворила ей пожилая горничная, которая и провела покупательницу в небольшую темноватую гостиную, банально занавешанную кисеей, где стояло самое обыкновенное большое зеркало на деревянных колонках. Васса Петровна рассеянно спрашивала о цене, обводя глазами всю комнату, будто ища чьих-то следов, воспоминаний о ком-то. Она почти не соображала, безвкусна ли или со вкусом была обстановка, мебель, картины… Мысли все время шептали ей:

– Вот тут они целовались, тут он признавался в любви, здесь, может быть, вспоминал о ней, у этих окон они стояли обнявшись и смотрели на зажигающиеся фонари…

– Нельзя ли мне увидеть барыню? – вдруг опросила Петрова.

– Барыня дома… – неопределенно ответила девушка и вышла, зажегши зачем-то свет. Впрочем, в комнате были уже густые сумерки. В зеркале Васса Петровна отражалась толще и ниже ростом, под вуалью лицо казалось темным и воспаленным.

– Вы желаете переговорить о цене?

В комнату быстро вошла Елизавета Николаевна Жадынская. Она, действительно, была мала ростом и очень худа, но руки не торчали спичками, как уверяла Пиама Васильевна, наоборот, были очень гибки и красивы. Всего же замечательнее были ее глаза: они были огромны и все время горели каким-то неугасаемым огнем, то страстным, то печальным, то гневным, то веселым, то смелым. Казалось, эта женщина должна была быть непрестанно одушевлена пафосом, разнообразным и увлекательным. Теперь она, повидимому, не замечала внимания, с которым рассматривала ее незнакомая дама, и как-то застенчиво и откровенно лепетала: