Тихий страж. Бабушкина шкатулка

– Я, право, не знаю… я ведь не из нужды… Просто, это зеркало не нравится моему… мужу (она выговорила довольно храбро, хотя и покраснела), у него бывают причуды… А мне все равно, хотя я суеверна, и мне жалко… это смешно, конечно… знаете? по-моему в зеркалах остаются наши частицы… а в этом так часто отражались мы вдвоем, что в нем, безусловно, останется что-то от нашей любви.

– Вы правы! – хриплым голосом прервала ее Васса Петровна. В эту же минуту раздался громкий звонок. Гостья поднялась, почему-то вдруг заторопившись, словно испуганная:

– Простите, к вам кто-то идет! Может быть, по делу или ваш супруг.

Жадынская с удивлением глядела на волнение своей посетительницы.

– Как же с зеркалом? Вы берете его?

– Не знаю, право, я вам напишу!

Почему-то Вассе Петровне стало ясно, что еще одной надеждой на возвращение Деболина стало меньше.

IV.

Васса Петровна почти никогда не заходила в комнату Пиамы Васильевны, разве по большой какой надобности; поэтому ее появление сделало некоторый переполох: вскочили со обоих мест горничная и кухарка, тетя Вера стала усиленно протирать очки, куда-то скрылись, словно в сундук провалились, два приказчика и буфетчик, – лишь одна Пиама, сидевшая спиною к двери, продолжала, очевидно, близкий к окончанию рассказ:

– …И вот он, милые мои, затосковал, затосковал, места себе нигде не мог найти, и, наконец, прислал письмо, что, мол, так-то и так-то, жит без тебя не могу и к Пасхе вернусь…

– Кто это затосковал и к Пасхе вернулся? – строго спросила хозяйка.

Пиама Васильевна не очень смутилась, наоборот, с видимой охотой ответила:

– Муж моей крестницы дурил, так она его вернула.

– Как же она его вернула?

– Очень просто. Простонародное еще средство.

– Ну?

– Сорокоуст за упокой его души сказала.

– По живом?

– По живом. По живом-то и служат, чтобы, значит, душенька его стосковалась.

– Какие глупости!

– Вот и я говорю, что глупости, дикое суеверие! – отозвалась тетя Вера, снова надев очки.

– Уж этого я не знаю, а что помогло, так это, наверное, знаю! – торжествующе заключила Пиама. Васса Петровна сказала только, обращаясь к горничной:

– Катя, закройте у меня в спальне трубу и не забудьте послать за техником – звонки опять испортились.

Модест Несторович был для нее теперь, после посещения Жадынской, как мертвый, и вместе с тем никогда, может быть, она его так не любила! Она соображала, что его не вернуть, а сердце все надеялось, все желало невозможного.

Васса Петровна очень редко бывала в церкви, только на Пасху, на Страстной да на свои именины. Она пошла через весь город куда-то в Коломну, чтобы ее не узнали случайно. Обедня подходила уже к концу. Петрова переговорила со сторожем и с мужчиной у свечного ящика, заплатила деньги…

Батюшка уже переоблачился и начинал возглас. Осталось – старушки четыре с зажженными свечами.

«Боже мой! что я делаю? что я делаю?» – вертелось в голове у Петровой.

Всякий раз, как она слышала: «раба Божьего Модеста», – будто кто ударял ее в лицо. Она сама не замечала, как у нее текли слезы и смочили края вуалетки.

Священник утешал ее после панихиды, спрашивал, близкого ли родственника она потеряла. Она отвечала отрывисто и сердито:

– Да, батюшка.

– Отца, супруга, может быть?

– Сына, батюшка.

– Младенец еще?

– Взрослый, батюшка.

– Вы сами – вдова?

– Вдова, батюшка.

– Вторично в брак не собираетесь?

– Не думала, – и попросила поскорее благословение.

Только придя домой, Васса Петровна поняла, что она наделала. Будто отпела самое себя, будто камень наложила и на него и на себя. Но вместе с тем и спокойнее как-то стало, будто Модеста Несторовича, действительно, не было в живых. А чтобы вызвать в памяти образ г-жи Жадынской, Вассе Петровне нужно было большое напряжение воли.

V.

Для Вассы Петровны настала какая-то странная жизнь, ни с чем несравнимая, До сих пор она страдала, любила, сердилась, негодовала, желала вернут Модеста, – но все это было в понятной житейской плоскости, не выходило из круга доступных жизненных чувств. Теперь же она вступила в другую область, которая тяготила ее и успокаивала; не столько успокаивала, сколько лишала сил, нужных для беспокойства и волнений. Будь она верующей, может быть, ее состояние было бы ужаснее, но понятней. Тут же она ничего не понимала и жила будто под водой (может быть, под землей?); Модеста ждала и любила, но лицо его как-то сразу позабыла. Кроме того, навязчиво вертелись у нее в памяти цифры: номер случайного автомобиля, на котором тогда ехал Модест, номера дома и квартиры Жадынской и ее же телефон.

Временами Вассе Петровне казалось, что она больна, но температура была нормальна, и никакого недомогания она не чувствовала. Дела несколько запустила, часто стояла у окна, ничего не делая, будто чего поджидая.

Однажды увидела автомобиль № 457 и обрадовалась, как маленькая.

Глаза этой Жадынской похожи вовсе не на плошки, а на автомобильные фонари! Это сравнение показалось Петровой очень метким и почему-то смешным. Она долго смеялась, стоя у окна.