Тихий страж. Бабушкина шкатулка

– Зачем? Она бы сама сказала, если бы могла. А я, правда, не любопытна. Я даже не хочу знать, почему вас это так интересует.

– Меня? ну, просто, как вашего друга.

Лия давно уже принялась опять за свою пыль, перегоняя молча гостя с кресла на кресло. Наконец, он заметил, улыбаясь:

– Ну, знаете, Лия, вы несносны с вашей тряпкой, как полотеры!

– А зачем вы ходите ко мне во всякое время? Сидели бы с дядей Митей.

И она хлопнула тряпкой чуть не по голове Белогорова.

– Нельзя даже поговорить с вами!

– Отчего нельзя? Мы же говорим.

Лия остановилась.

– Ну, что же вы хотели сказать?

– Знаете, Лия, что? не меньше пятисот тысяч!

– Что такое?

– В этой шкатулке, если это деньги.

– Ах, вы всё еще о бабушкиной шкатулке. Как это вас интересует.

– Натурально!

– А меня так нисколько!

– Вас ничто, кроме Фомы Михайловича, не интересует.

– Не знаю… нет… интересует… Но я ведь люблю его.

– Тем более должна вас заботить материальная сторона вашей будущей жизни. Ведь Завьялов совсем ничего не имеет.

– Ну так что же?

– Будет очень трудно.

Лия нежно терла стекло маленькой фотографии, где был изображен безусый молодой человек в военной форме, будто хотела протереть ее насквозь. Она спросила нежно и ласково:

– Сколько вам лет, Антон Васильевич?

– Мне?

– Да, вам.

– Тридцать два года.

– Отчего же вы такой старый? старше бабушки.

– Благодарю покорно! Вот и будь после этого старым другом.

Белогоров шутил, но, кажется, несколько обиделся, или, во всяком случае, огорчился. Девушка протянула ему руку, забыв, что она в пыли, и ласково добавила:

– Не сердитесь! Я знаю, что вы хороший человек и меня любите. А шкатулку я спрячу, она слишком вас нервит, как я вижу.

II.

Лия Павловна считала себя как бы обрученной Фомушке Завьялову, хотя до его отъезда на войну у них ничего не было сказано ни о свадьбе, ни о любви по настоящему. Было ухаживание, но от других флиртов Лии этот отличался только тем, что он был последним по времени, и тем, что он прервался до некоторой степени насильственно отъездом молодого человека. Она не думала, должна ли она сохранить верность уехавшему, но само собою вышло, что разлука, частые письма, опасность, которой подвергался Фомушка, некоторая романтичность положения невесты, у которой жених на войне, всё так завлекло Лию, что она подлинно переживала и волнения, и радости, и страдания настоящей любви. Бабушка и дядя с теткой, у которых жила Лия Павловна, сирота, относились, по-видимому, довольно равнодушно и легко к этому роману, не ставя никаких препятствий, но и не поощряя его особенно. Впрочем, Настасья Петровна иногда долго смотрела на внучку, когда после писем с войны последняя казалась особенно влюбленной и растроганной, потом привлекала ее к себе, гладила по рыжим волосам, целовала и вздыхала, приговаривая:

– Ах, деточка моя, деточка!

– Что, бабушка?

– Ничего, жалко мне тебя.

– Чего же жалко?

– Потом ты сама узнаешь! – говорила бабушка как-то загадочно, и Лия Павловна не допытывалась, что значат эти слова.

Этот короткий разговор происходил еще давно, задолго не только до того, как Белогоров увидел у Лии бабушкину шкатулку, но даже до того, как Настасья Петровна передала ее внучке. Теперь, вот уже две недели, старушка лежала в занавешенной спальне и ждала смерти, хотя, по уверению доктора, не страдала никакою опасное болезнью, а просто была стара и слаба.

Кстати о Белогорове. Он, действительно, был старинным другом как бабушки, так и дяди Мити, а следовательно, и Лии. Она знала и помнила его еще с детства и считала стариком, так как он был на четырнадцать лет старше её. Ей до сих пор не приходило в голову, что Белогоров, в сущности, молодой человек, который может, как и все, влюбиться, вести роман и, вообще, считаться в качестве кавалера. Как это ни странно, в первый раз Лия об этом подумала именно, когда у них зашел разговор о бабушкиной шкатулке, тогда же в первый раз она и разглядела, как следует, Антона Васильевича. По правде сказать, у него было очень приятное лицо, несмотря на слегка длинный нос и поредевшие спереди волосы. Даже больше, Лии Павловне показалось, что говоря о том, что он ее любит, Белогоров имел в виду не совсем обыкновенное чувство. Впрочем, всё это как-то смутно представлялось девушке, не доходя до определенного сознания, в котором она давала бы себе отчет.

Лия Павловна медленно обрывала листки отрывного календаря, иногда мельком прочитывая сведения, меню и анекдоты, напечатанные на оборотной стороне. Вероятно, она читала машинально, потому что озабоченное и печальное выражение её лица нисколько не менялось. Она даже как будто не заметила, как вошел Антон Васильевич и стоял уже совсем близко около неё.

– Что это вы делаете? – спросил Белогоров, но девушка ничего не отвечала, словно не слышала, так что гость еще раз повторил:

– Что это вы делаете, Лия Павловна?

– Обрываю календарь.