Тихий страж. Бабушкина шкатулка

– Благодарю вас, это я и так вижу. Но почему такая предусмотрительность? У нас еще только пятое марта, а вы уже срываете десятое, одиннадцатое, двенадцатое. «И жить торопится, и чувствовать спешит»? Или вы высчитываете, когда может придти письмо от Фомушки, и наказываете дни, когда заведомо этого произойти не может?

– Я это делаю для бабушки, – ответила серьезно Лия, внимательно взглядывая на Антона Васильевича.

– Для Настасьи Петровны? Но позвольте: по-моему, как это ни печально, но она лежит почти в беспамятстве и едва ли наблюдает за числами.

– Да, она слаба, но, наоборот, очень интересуется, когда будет десятое марта.

– А что такое десятое марта?

– День рождения бабушки.

– А!

– Вы не думайте, что она ждет своего рождения, как праздника. Нет, она ждет смерти.

– Странно!

Лия Павловна опять взглянула на собеседника и начала серьезно:

– Еще в молодости, когда бабушка была барышней, ей было предсказание, что она умрет, когда ей минет семьдесят лет в день своего рождения. Конечно, она не всё время об этом думала, но последние гады всё чаще и чаще вспоминала это давнишнее предсказание и, наконец, теперь каждую минуту умирает раньше, чем пришла сама смерть.

– Конечно, много значит самовнушение. Я не особенно верю в предсказания.

– Вот для того, чтобы избегнуть самовнушения, я и обрываю календарь.

Лицо Антона Васильевича изобразило удивление.

– Как вы не сообразительны! Ну, я хочу обмануть бабушку, уверить ее, что день рождения прошел, опасность миновала, и пора выходить из своей занавешенной спальни. Она потеряла счет дням в полутемноте… когда она спит, мы переводим часы… Она верит. Она думает, что десятое марта уже прошло.

– И что же, еще не поправляется?

– Не очень.

– Значит, это не самовнушение.

Лия Павловна просительно взглянула на Белогорова и произнесли с волнением:

– Вот мы и увидим. Это не проба, но дело идет о жизни бабушки, которую мы все так любим. Знаете, хватаешься за соломинку. Доктор ведь сказал, что у неё нет особенной болезни, она просто слаба и сама себя убивает предчувствиями.

– Конечно, будем надеяться, что всё обойдется хорошо. Старушка поверит и поправится.

Антон Васильевич утешал Лию как-то равнодушно, будто думая о другом, но она, казалось, тоже не очень обращала внимание на утешения Белокурова. Если нельзя было догадаться, о чём задумалась девушка, то гость отчасти выдал своя мысли, вдруг спросив:

– Ну, что же, Лия Павловна, вы еще не узнали, что находится в шкатулке Настасьи Петровны?

– Нет, откуда же, – ответила, не оживляясь, Лия, потом заметила: – если бы меня так не огорчила болезнь бабушки, я бы могла найти, что нет худа без добра. С некоторых пор дядя и тетя страшно изменились ко мне. Я ничего не говорю, они всегда были очень милы и родственны по отношению ко мне, но эти дни меня даже трогает их заботливость и предупредительность. Если бы я сама не была расстроена, меня бы поразила такая перемена.

– Да? вот видите! – неопределенно заметил Антон Васильевич и, не дожидаясь ответа, продолжал более определенно:

– Может быть, они что-нибудь знают и считают вас богатой наследницей?

Лия сделала брезгливую гримасу, пожав плечами. Антон Васильевич взял тихонько руку девушки и нажал другим тоном:

– Вы не думали, о чём я вам говорил?

– Я что-то не помню, чтобы вы мне говорили что-нибудь такое, о чём нужно было бы не забывать!

– А вы припомните!

– Решительно не знаю! Опять что-нибудь насчет бабушкиной шкатулки?

– Нет, насчет моих чувств к вам.

– Боже мой! но ведь а л же, Антон Васильевич, знаете меня чуть не с колыбели!

– Так что же? Разве это обстоятельство делает невозможным чувство любви?

– Я не это хотела сказать. Но как-то странно: знаете меня чуть не пятнадцать лет и вдруг сейчас только заметили, что любите меня. Это смешно!

– Может быть, и смешно. Но прежде вы были девочкой, ребенком, теперь же выросли и можете выслушивать подобные признания. И потом…

– Что потом? – с живостью подхватила Лия и не без лукавства добавила:

– Теперь я богатая наследница? Видите, как опасно приписывать другим низкие побуждения? Обвинение сейчас же может обратиться на вашу собственную голову. Я шучу, конечно, Антон Васильевич, и знаю, что вы – человек благородный и вполне уважаемый. Я привыкла к вам, верю, что и вы расположены ко мне, имели время меня рассмотреть, но разве этого достаточно для любви?