Тихий страж. Бабушкина шкатулка

– Вы должны понимать, что нет ничего вечного. Особенно же эфемерно чувство любви. Может быть, есть настоящая, вечная любовь, но, значит, я вас любил не настоящею любовью, потому что вот она исчезла! Теперешнее мое чувство, мне кажется, прочнее, но я не хочу вам о нём говорить. Мне хотелось быть откровенным и смелым до конца, чтобы испытать настоящую и свободную любовь, чтобы заглянуть в ту жуткую и сладкую бездну, которая зовется «страсть», и при которой так небывало изменяются все мерки и критерии.

Анна Яковлевна побледнела и отняла руку, насторожившись.

– Откуда это? – спросила она как-то нелепо.

Но Георгий Васильевич, очевидно, понял её вопрос и молчал.

– Откуда это? – еще более грозно повторила Звонкова.

– Ваши же золотые снова! – еле слышно отвечал Гуляр, низко наклоняя голову.

Анна Яковлевна задохнулась, покраснела, закашлялась.

– Так значит… так значит?.. – волнение мешало ей докончить фразу.

Георгий Васильевич быстро и виновато заговорил:

– Вы должны меня простить. Мне хотелось знать ваше искреннее мнение… я решился на маленький обман… это я был вашим корреспондентом…

Анна Яковлевна закрыла глаза и откинулась на спинку кресла. Георгий Васильевич хотел уж идти за водой, как Звонкова, не спеша, снова подняла веки и начала тихо:

– Как вы не понимаете, что одно дело – писать романы, решать судьбу своих героев…

– Да, но отвечая на письма, давая советы, вы решаете судьбу не только вымышленных персонажей, но и живых, хотя и неизвестных вам людей.

– Ах, Боже мой, рассуждаешь логически, красиво и увлекательно, забывая глупость и слабость человеческого сердца.

– Я думал, что в моем письме так похоже, так прозрачно изображены наши отношения, что вы поймете. И ваш ответ я считал не только ответом неизвестному корреспонденту, а как деликатный, сердечный совет в настоящем моем затруднении…

– Боже мой, Боже мой! – простонала Звонкова, хватаясь за голову.

– Кого же, по крайней мере, вы любите? – спросила она, несколько успокоившись.

– Подругу вашей дочери. Лидию Петровну.

– Ведь это всё вздор!

– Не думаю.

Анна Яковлевна постукала пальцами по столу и вдруг совершенно неожиданно бурно привлекла к себе растерявшегося Георгия Васильевича и стала покрывать его лицо поцелуями, крепко сжимая шею полными руками.

– Нет… это неправда… я тебя не отдам… это не роман… ты – мое сердце, мое тело… Я не отдам тебя так просто… Лидия – девчонка, она ничего не понимает… Я… я… ты… нет… нет…

Гуляр, освободившись от объятий, стоял, потупя глаза. Казалось, сама Анна Яковлевна была сконфужена своим порывом.

– Что вы со мной делаете? – спросила она укоризненно.

– Исполняю ваш совет.

Звонкова долго смотрела на молодого человека, наконец, тихо и отчетливо произнесла: «подите от меня, у вас нет сердца!» – и, взяв перо, большими буквами написала: «Глава восьмая».

Бабушкина шкатулка

I.

Лия Павловна любила сама стирать пыль у себя в комнате. Кроме того, что таким образам её вещи всегда сохранялись в идеальной чистоте, это помогало ей отгонять печальные и скучные мысли, которые одолевали ее по тысяче причин.

За этим же занятием застал ее и Антон Васильевич Белогоров, зашедший в её комнату, как старый знакомый всего семейства и большой друг самой Лии Павловны.

– Опять чистоту наводите? по моему, это даже не совсем патриотично обладать такою немецкою чертою!

– Простите, я не даю вам руки: в пыли вся.

– Ничего, я подожду.

Девушка присела на подоконник, держа в одной руке полотняную тряпку, другою – поддерживая на коленях довольно большой черный ящичек.

– Что это у вас за ящик? я будто прежде его не видел!

– Вот и не видели! вы думаете, что вы знаете все мои вещи, а у меня есть секреты.

– Даже от меня?

– Вы что-то стали очень самонадеянны, Антон Васильевич.

Белогоров подошел ближе к девушке. Она сидела спиною к свету, и рыжеватые завитки на шее казались совсем красными на солнце.

– Старинная вещь?

– Не знаю. Я в этом не понимаю.

– Ручаюсь, что письма от Фомушки!

Лия помолчала; потом серьезно ответила:

– Нет, это не письма от Фомушки. Это бабушкина шкатулка.

– Зачем же она у вас?

– Бабушка дала мне ее и велела открыть после смерти. Вот и ключик,

– Романтично!

– Да, если хотите.

– И вы не знаете, что в ней находится?

– Конечно, нет. Откуда же мне знать?

– Я думал, что Настасья Петровна сказала вам.

– Нет, бабушка ничего не говорила.

– И это не Фомушкины письма?

– Да нет же! какой вы, право!

– Но брать-то в руки эту шкатулку можно кому-нибудь, кроме вас?

– Ну, конечно.

Антон Васильевич принял ларчик и незаметно взвешивал его на руках, делая вид, что рассматривает перламутровую инкрустацию, изображавшую двух голубков, с большим трудам тащивших, хлопая крыльями, на широкой ленте перламутровое же сердце.

– Мило! – заметил он, ставя ящичек на подоконник. Потом добавил:

– Может быть, это – деньги.

– Может быть.

– Вы не любопытны.

– Я думаю, всякий будет не любопытен, если это связано со смертью другого человека, да еще такого, как бабушка.

– Да, но вы могли расспросить Настасью Петровну.