Тихий тиран

«…У Евстигнеева застала дома нотариуса. Пишет завещание. Две недели назад был премирован путевкой в санаторий на Южный берег Крыма. Пришел за санаторно-курортной картой в заводскую медсанчасть, а молодой врач безапелляционно заявил:

— У вас, товарищ Евстигнеев, грудная жаба, поэтому вам незачем ехать в санаторий.

Спрашивает меня:

— Что же это такое, Ксения Андреевна? Откуда она у меня взялась, эта проклятая жаба?..

— Вы только не нервничайте, Александр Кузьмич, — говорю.

— Как же не нервничать, когда родственнички понаехали, засуетились… Вдруг все такие чуткие стали…

Пробыла у него долго. Выслушала, попросила сделать с десяток приседаний, посмотрела результаты электрокардиограммы, анализы — и категорически успокоила:

— Нет у вас никаких причин для волнений. Верьте мне! Можете лететь хоть в космос, а не то что в Крым…

— Правда?!

— Знаете что, Александр Кузьмич, завтра же покупайте билеты на поезд, а карту я вам сама подготовлю, с утра зайдите ко мне.

Ах, человеческое слово!.. Неразумно сказанное, ты иногда бьешь и жалишь сильнее пули…»

«…Винникову вчера исполнилось восемьдесят лет. Он историк. Рот полон зубов. Интеллект сохранен полностью. Мудр. Критичен. Как же хочется продлить ему жизнь! Он так много еще может дать людям! Старость — тоже жизнь, и, если она разумно организована, прекрасная жизнь.

С каким сарказмом Винников сказал мне, что если остаток его жизни будет состоять лишь из назойливых мер предупреждения смерти, то он готов перестать бороться. Потом погладил мою руку и лукаво прищурился:

— Милая Ксения Андреевна, а ведь вы-то и продлеваете мне жизнь.

— Да чем же, Аркадий Петрович? — я была удивлена.

— Тем, что прописываете всего лишь один препарат — желание жить! Поверьте старику — это на редкость важно… Меня многие врачи лечили, я от них отказался. К вам одной и обращаюсь. А знаете почему?

— Почему?

— У меня есть старый приятель, ему скоро девяносто два стукнет. Так вот, он любит повторять: «Два врача лучше трех, а один — несомненно лучше двух!..» Как вам это нравится?»

26

Когда к нему впервые после реанимации допустили жену, его предупредили, что свидание будет очень коротким: Манукянц еще не совсем пришел в себя. Да он и сам чувствовал, что состояние его неважное; кружилась голова, сухие губы с трудом раздвигались, сердце стучало с перебоями.

Манукянц не верил, что смерть отступила: просто дала передышку. Как во время неподготовленного наступления: сначала вроде все по плану, а потом выясняется, что резервов-то и нет. Притормозили, залегли, остановили танки. Вот перегруппируются, тогда снова можно вперед… Рубен Тигранович не верил, что после случившегося с ним он будет жить, хотя приходил сам Кулагин, поздравлял.

Манукянц пытался улыбаться, но в душе был убежден, что дни его сочтены.

И потому, когда пришла Мария Герасимовна, он, с трудом ворочая языком, выдавил:

— Машенька… Возьми бумагу… Пиши…