Тиховодье

Катя стоит в центре шляпки «Т» прямо перед двухстворчатой дверью. С той стороны должна находиться лестница, но ей не удается ничего разглядеть, даже прислонившись к ним лбом и закрыв лицо руками. Все что она видит – это свое отражение, разрезанное на сотни маленьких квадратов, сеткой, защищающей стекло. В глубине небольших боковых ответвлений коридора, под грязными и пыльными плафонами горят тусклые лампочки. Красновато-оранжевого света от них достаточно чтобы увидеть – двери туалетов справа, и одну единственную дверь с табличкой «Музей» слева.

Над широкой дверью зеленым огоньком мигает надпись «Выход».

Зеленоглазое такси, – не смазанной дверью скрипит в ее голове Боярский, – притормози, притормози.

– Заткнись, Миша, – говорит она ему. – Не до тебя сейчас.

И Боярский послушно замолкает.

Она дергает ручку, и стекло внутри мелкой металлической сетки отвечает обиженным дребезжанием.

Закрыто.

Черт, – ей вновь овладевает отчаяние, – если бы не сетка, я могла бы попытаться разбить стекло и попробовать пролезть через дыру.

С краю от двери куском изоленты к стене приклеен листок бумаги.

Она читает текст, написанный неаккуратными крупными буквами пожизненного троечника.

Федор-сан, знаю, что ты обязательно напьешься в эти выходные, поэтому напоминаю – НЕ ЗАБУДЬ ЗАПЕРЕТЬ ДВЕРИ, А КЛЮЧ УБРАТЬ НА МЕСТО В ПОДСОБКУ МУЗЕЯ.

Должно быть, сторож, страдающий склерозом и алкоголизмом, приклеил этот листок рядом с замком, чтобы не забыть выполнить одну из своих обязанностей, прежде чем уйти в запой.

Школьный музей не заперт, как и все кабинеты в школе. Странно. Для чего в таком случае запирать выход на лестницу? На первый взгляд такой поступок сторожа кажется нелогичным, но поразмыслив, Катя приходит к выводу, что возможно, таким образом, он пытался сократить пространство, которое бы требовалось посещать во время обходов.

Кстати, а где же он сам, думает она, наверняка дрыхнет где-нибудь пьяный.

Потом вспоминает про эвакуацию, пустой город и понимает, что в школе нет никого кроме нее и призраков.

Музей занимает квадратное помещение с одним единственным окном. Сквозь щель между занавесок из плотной ткани с улицы проникает медное свечение. По периметру стоят узкие застекленные стеллажи.

Нащупав справа от дверного проема выключатель, Катя нажимает кнопку.

Под потолком вспыхивают четыре круглых плафона. Раздается хлопок и три из них тут же гаснут. Оставшийся продолжает светить, но в пол силы.

Катя пересекает комнату и, подойдя к окну, выглядывает наружу.

Зрелище жуткое и завораживающее.

Небо окрашено темной охрой. Капли кровавого дождя струятся по оконному стеклу. Свет фонаря левее окна будто пропущен через красный фильтр. Он трепещет, так же как лампа в плафоне под потолком. Они бьются в едином ритме как пульс в разных частях тела одного существа: они связаны единой сетью артерий и вен и питаются от одного сердца.

Окно выходит в школьный двор. В пятидесяти метрах впереди темнеет здание нового корпуса. Но даже оно не столько черное, сколько темно-красное.

Густые тени наступающей ночи имеют цвет засохшей крови. Кровавый дождь, льющий с темного неба, растворяет их, наполняет ими дренажные канавы, перемешивает, перетекая из лужи в лужу на старом потрескавшемся асфальте.

Катя идет вдоль стеллажей. На узких полках стоят старые чёрно-белые фотографии. Каждая в отведенном для нее углублении в картонном каркасе, обшитом красным бархатом. Между фотографиями попадается сопроводительный текст на пожелтевших листах формата А5. Поблекший и трудночитаемый сквозь пыльный пластик.

На фотографиях большей частью запечатлены выпускные и первые классы, портреты медалистов и особо отличившихся учеников. Каждый стеллаж соответствует своему учебному году, но понять какой какому крайне сложно, – все упоминания о годе, когда была сделана та или иная фотография старательно замазаны черными чернилами.

Кто-то усердно поработал, замарывая и скрывая следы, оставленные временем.

Все фотографии имеют странный необъяснимый дефект – лица людей на них расплывчаты и размазаны. Создается впечатление, что в то время пока фотограф снимал их на свой старый «Зенит», все они энергично кивали и крутили головами.

Только на двух фотографиях, в стеллаже возле окна, она обнаружила человека, чье лицо не выглядит бесформенным расплывшимся пятном. И в этом человеке она узнала себя.

8

Из коридора доносится громкий цокот каблуков. Он то затихает, то появляется вновь: неровный, сбивчивый и блуждающий.

Кажется, идет пьяная женщина, которую шатает, чьи ноги подкашиваются, вынуждая хозяйку сначала семенить мелкими шажками, а затем замирать, ловя равновесие.

В дверном проеме мелькает силуэт.