Тиль Уленшпигель

На похоронах Уленшпигеля все шло чудно. Когда люди собрались на церковном дворе, возле доски, на которой покоился Уленшпигель, его положили в гроб, гроб на двух веревках хотели спустить в могилу, но туг веревка, что была в ногах, лопнула, и гроб с Уленшпигелем соскользнул в могилу, так, что Уленшпигель остался стоять на ногах в могильной яме. Тогда все присутствующие сказали: «Оставьте его стоять, ибо он в жизни был удивительным человеком и удивительным хочет остаться в смерти».

И так и засыпали они могилу, оставив его стоять на ногах в полный рост, и сверху водрузили камень, и высекли на одной его половине сову и зеркало, которое сова держит в когтях, и сверху на этом надгробии написали:

Не тревожь этот тяжкий гранит,
Уленшпигель здесь стоя зарыт.

95 История рассказывает, какая эпитафия Уленшпигелю и надпись высечена в Люнебурге на его могиле [121]

Не тревожь этот тяжкий гранит,
Уленшпигель здесь стоя зарыт.

Приложения

Б. И. Пуришев. «Немецкие народные книги»

В первой книге «Поэзия и правда» (1811), вспоминая о детских годах, проведенных во Франкфурте-на-Майне, И.-В. Гёте называет печатные издания, приобщившие его к миру литературы. Тут и «Метаморфозы» Овидия, и «Приключения Телемака» (1699) Ф. Фенелона в стихотворном переводе Нейкирха (1739), и «Робинзон Крузо» Д. Дефо, и другие увлекательные произведения XVIII в., в том числе «Остров Фельзенбург» (1731–1743) И. Шнабеля, популярное в свое время подражание знаменитому роману Дефо.

Затем Гёте пишет: «Но мне предстояла жатва еще более обильная, когда я наткнулся на множество писаний, устарелая форма которых, конечно, похвал не заслуживала, что, однако, не мешало им, при всей их наивности, знакомить нас с достойными деяниями былых времен.

Издательство, вернее, фабрика этих книг, впоследствии заслуживших известность, даже славу, под названием «народных книг», находилась во Франкфурте. Из-за большого спроса они печатались со старого набора, очень неразборчиво и чуть ли не на промокательной бумаге.

Итак, мы, дети, имели счастье ежедневно видеть эти бесценные останки средневековья на столике возле двери книгопродавца; более того, за несколько крейцеров они становились нашей собственностью. «Эйленшпигель», «Четыре Гаймонова сына», «Прекрасная Мелузина», «Император Октавиан», «Прекрасная Магелона», «Фортунат» и все их родственники вплоть до Вечного жида были к нашим услугам на случай, если нам вдруг вздумается вместо сластей приобрести книжки. Тут надо упомянуть еще об одном преимуществе: разорвав или как-нибудь повредив такую книжонку, мы могли тотчас приобрести новую и снова ею зачитываться».[122]

Говоря о том, что книги, которыми зачитывались подростки во Франкфурте в середине XVIII столетия, впоследствии заслужили известность, даже славу, под названием «народных книг», Гёте имеет в виду немецких романтиков, восторженно оценивших эти старомодные произведения и прочно введших их в литературный обиход. Писатели-просветители XVIII в. поглядывали на них свысока, как на достояние невежественной толпы, предпочитающей легковесные побасенки плодам трезвого разума. Со своей стороны церковные круги с давних пор относились к народным книгам весьма отрицательно, усматривая в них дьявольский соблазн, отвлекающий верующих от истинного благочестия.

Впрочем, нельзя сказать, что немецкие народные книги совершенно не привлекали к себе внимания литературных кругов. Неутомимый издатель Г. А. О. Рейхард (1751–1828) включил ряд народных книг в свои антологии «Книга любви» и «Библиотека романов». Но только Йозеф Гёррес (1766–1848), журналист и естествоиспытатель, близкий к гейдельбергским романтикам, широко используя домашнюю библиотеку своего друга Клеменса Брентано, в работе «Немецкие народные книги» («Die Deutschen Volksbucher», 1807) впервые дал обстоятельную, а главное – сочувственную характеристику народным книгам. Именно ему принадлежит и сам термин «народные книги», вызывавший подчас сомнения, но сохранивший свое значение до наших дней.