Тимирязев: путь биолога

Теперь в университете только и говорили о дерзком случае с прокламацией, о том, что поэт М. Л. Михайлов обвинен в ее распространении, схвачен и засажен в Петропавловскую крепость. Никто не пытался оспорить призывы, содержащиеся в листке. Напротив. Н. Я. Николадзе[13], в то время студент юридического факультета, а позже революционный деятель, писал: «Все были в восторге, что обойдена цензура, что призыв к восстанию гуляет по белу свету под самым носом у ненавистной власти».

Путятинские правила, «которым обязан повиноваться студент во время нахождения его в стенах университета», оказались не выдумкой. Матрикула напоминала большую записную книжку в черной коленкоровой обложке. Две страницы ее, 61-я и 62-я, отводились для записи проступков студента: «Не бывал ли под следствием и университетским судом и не подвергался ли каким-либо взысканиям?»

Сами правила занимали девять страниц и состояли из 28 пунктов. Уже в первом из них многие студенты почувствовали угрозу. Он касался платы за слушание лекций. Студенту предписывалось вносить ее 1 сентября и 1 февраля. «В случае невнесения денег в течение шести недель после назначенного срока, – предупреждалось в правилах, – он (студент) исключается из списков университета».

Форма действительно упразднялась. Студенты должны были посещать университет в «партикулярном приличном платье». Запрещалось носить кокарды и какие-либо знаки «отдельной народности», товариществ и обществ.

Слова «запрещается», «не допускается», «не разрешается» в правилах встречались на каждом шагу. Четвертый пункт их гласил: «На лекциях не допускаются, ни под каким предлогом и ни в каком виде, шумные одобрения или порицания преподавателя». В шестом указывалось: «Всякое объявляемое от имени университетского начальства распоряжение должно быть в точности исполняемо студентами». Непокорный должен быть задержан дежурным чиновником и доставлен к проректору. Студент обязан повиноваться и послушно следовать за дежурным. «В противном случае, – указывалось в правилах, – он подвергается университетскому суду».

Ну, а судьи кто? Тройка профессоров, утвержденная попечителем Петербургского округа. Разумеется, из лиц, угодных правительству.

Выбор наказаний был широкий: от «внушения наедине» до исключения из университета с лишением права поступления в какой-нибудь из других русских университетов.

Прошения разрешалось подавать, но только, так сказать, сугубо персональные. Подписанные несколькими студентами вместе не принимались. Последние два пункта правил касались того, чего начальство как огня боялось, – сходок. Строго предупреждалось, что «студентам в стенах университета положительно воспрещаются всякие сходки и объяснения с университетским начальством через депутатов». Запрещалось также вывешивать на стенах университета объявления, «какого бы содержания оные ни были».

Большая часть студентов лишь понаслышке знала о сути правил. Матрикулы еще только готовились к печати. Неведение тревожило, нервировало. И вот 17 сентября, после молебствия по случаю начала занятий, собралась многолюдная студенческая сходка.

– Требуем попечителя! Требуем Филиппсона! – неслись крики. – Пусть расскажет о правилах.

Но попечитель лишь отмахнулся от этих справедливых требований, и это еще больше накалило страсти. Студенческие сходки теперь собирались ежедневно и с каждым разом становились все более многолюдными и бурными.

Начальство ответило тем, что распорядилось закрыть все пустующие аудитории и актовый зал. Среди студентов ходило воззвание. В нем говорилось: «Мы – легион, за нас здравый смысл, общественное мнение, литература, профессора, бесчисленные кружки свободомыслящих людей… Главное – бойтесь разногласия и не трусьте решительных мер. Имейте в голове одно – стрелять в нас не посмеют: из-за университета в Петербурге вспыхнет бунт».

23 сентября Климент и Василий возвратились поздно. Дома знали о напряженной обстановке в университете и с тревогой ждали их. За вечерним чаем братья рассказывали о последних событиях. А рассказать было что. В этот день огромная толпа студентов собралась перед запертыми дверьми актового зала. Кто-то крикнул: «Ломай дверь!». Несколько сильных ударов, и путь свободен. В актовом зале начались речи. Требовали отмены полицейских правил и платы за обучение, разрешения корпораций и сходок.

Лишь к вечеру утихли студенческие волнения, и в университете опять установился мир.

Через много десятилетий после этих бурных событий, когда улеглись в памяти подробности первой схватки с притеснителями студенчества, Тимирязев писал: «Много, чересчур много писали о студентах-забастовщиках, но разъяснил ли кто-нибудь психологию студента-забастовщика? А я пережил эту психологию…».