Тёмная ночь

3. Она называется потайною не только поэтому, но также из-за действия, которое производит в душе, потому что не только во мраке и притеснении очищения, когда эта премудрость любви очищает душу, она является потайной для души, ибо душа не может ничего сказать о ней, но и после, в просветлении, когда эта премудрость сообщается ей более ясно, она остается в душе слишком потайной, чтобы возможно было описать ее или дать ей имя; и кроме того, что душе вовсе не хочется говорить об этом, она не находит ни способа сказать, ни сравнения, которое подходило бы, чтобы передать столь возвышенное познание и столь тонкое духовное ощущение. И, даже если душа сильно пожелает выразить это и приведёт множество сравнений, сия глубинная премудрость всегда останется тайной и неизреченной, ибо она так проста, так важна и духовна, что разум не войдет внутрь, не облеченный и не прикрытый каким-либо представлением или образом, воспринятым чувством. Из этого следует такой вывод: поскольку сия премудрость не вошла через чувство и воображение, они не почувствовали ее одеяния и цвета и не могут ни объяснить, ни вообразить ее, чтобы сказать о ней хоть что-то; хотя ясно видно, что душа понимает и вкушает сию сладостную и прекрасную премудрость. Так тот, кто увидел некую невиданную вещь, подобной которой также никогда не видел, пусть даже понимает ее и вкушает, не сможет ни дать ей имени, ни описать ее, как она есть, как ни желал бы; и это при том, что сия вещь воспринята им через чувства — насколько меньше таким образом могло бы проявиться то, что не вошло через них! Потому что оно говорит на языке Бога, а сей язык, говоря с самой глубиной души и будучи духовным, превосходит всякое чувство, тотчас заставляет умалиться и онеметь всякую гармонию и привычку внешних и внутренних чувств.

4. Подобные свидетельства есть в Священном Писании: неспособность выразить это и говорить об этом вслух проявил пророк Иеремия, который, когда Бог говорил с ним, не мог сказать ничего, кроме «А-а-а » (1:6). Внутреннюю неспособность, то есть неспособность внешнего и внутреннего воображения, проявил также Моисей пред Богом в терновом кусте (Исх 4:10), когда не только сказал Богу что после разговора с Ним был вообще не в состоянии говорить, но и (согласно сказанному в Деяниях Апостолов (7:32)) не отваживался рассмотреть происшедшее, применяя внутреннее воображение. Ему казалось, что воображение немо и очень далеко от того, чтобы хоть отчасти воплотить то, что он понимал о Боге, и неспособно даже частично воспринять сие. И, поскольку мудрость этого созерцания есть язык Бога, говорящий в душе от чистого духа к чистому духу, все то, что есть меньше, чем дух, каковы суть чувства, не воспринимают ее, и она для них есть тайна; они не могут сказать о ней, и не желают, потому что не знают, как.

5. Исходя из этого, мы можем понять, почему некоторые люди, идущие по этому пути и обладающие душами добродетельными и богобоязненными, хотели бы поведать своему руководителю о том, что с ними происходит, но не умеют и не могут; и, поскольку они этого не умеют и не могут, то, когда нужно рассказать об этом, они чувствуют сильное сопротивление, в основном когда созерцание настолько просто, что сама душа едва его ощущает. Они могут сказать только, что душа пребывает в довольстве, покое и радости, или сказать, что они ощущают Бога и с ними происходит что-то хорошее (как им кажется), но не могут описать того, что обретает душа, и не извлекут из себя ничего большего, чем общие определения вроде этих. Иной случай, когда с душой происходят отдельные вещи, такие как видения, ощущения и т. д., которые обычно воспринимаются в своем роде, и их (или другие, подобные им) описать возможно. Но, если их возможно описать — это признак того, что сие не есть чистое созерцание, ибо оно неизреченно, как мы уже поведали, и потому называется потайным.