Тёмный дом

Справа от главы стола уселась незнакомка, по правую руку от неё посадили Христофора. Она услужливо уложила горячую еду, необходимую изголодавшемуся телу Христофора. Взглянула на него с небольшим вызовом и, чуть смеясь, сняла импровизированные тряпки с его лица. Вокруг всё пришло в движение, но взгляд главы стола привёл всех в чувство, вновь тишина. Незнакомка, довольно улыбнувшись, подала гостю вилку и нож. Не в силах сдержаться, Христофор отрезал кусок мяса с кровью и положил горячий кусок себе в рот. Он таял во рту. Вновь всё пришло в движение, и вновь всё затихло. Ещё кусок. И ещё. И ещё. Вот уже лилось вино. Вот и бокал был осушён до дна. Все вокруг смотрели на Христофора с зачарованными глазами, во взглядах десяти мужчин, сидящих и справа, и слева, появилась зависть и жадность. С проникновенным упоением наблюдали они, как еда пропадала в этом человеке, но сами не притрагивались ни к мясу, ни к вину. А Христофор всё ел и ел, не в силах насытиться и остановиться. Голод руководил им. Пьянство усиливало желание и притупляло чувства. Будто в трансе не замечал гость взглядов окружающих, усыплён был его разум. Наконец, обессиленный Христофор, начал терять сознание и упал в тарелку лицом. Нежданный сон возвысился над ним. Теперь в третий раз поднялся рокот вокруг, и в третий раз всё замолкло. Не было никаких звуков, лишь мимолётное движение руки главы стола, означающее убрать гостя прочь.

Страшны и тревожны были сны Христофора. Ему чудилось, как отец, сидящий в кресле, требует от него еды, с каждым днём ненасытно прося всё больше и больше. И вот, не в силах исполнить просьбу, Христофор отрезает сначала палец левой руки, отдавая на съедение родному человеку, который обгладывая угощение до костей, улыбается кровавой улыбкой, после приходится отрезать и кисть, потом и руку. А отец всё просит и просит. Что с ним? Чем он болен? Или это уже не он? Вот перед ним сидит Василий Васильевич, грызущий собственную руку, сидя на чьих-то костях, вот это уже его собственная рука. Теперь в кресле восседает незнакомка, она смеётся и кидает ножи в обессиленное тело Христофора, вот она пускает ему кровь, вот припадает к шее и ненасытно пьёт, не желая останавливаться, пока от него ничего не остаётся, пока разум не блекнет и полностью не подчиняется её воле.

Потом приснилось лицо Бога. Некоторое время оно было спокойно, потом начало громко смеяться. Замолкло. А после спросило: «Ты. Всё ещё. Продолжаешь. Верить?». Кожа начала слезать с Его лица, оголяя бренность бессмертия, усталость и жажду. Жажду зрелищ. Лицо мертвеца пододвинулось ближе. Повеяло мертвечиной. Он начал что-то говорить, но Христофор не слышал, слух покинул его. Всё вокруг поплыло, закружилось, завертелось. Краски смешались, образы перепутались. Стало то холодно, то жарко. То грустно, то отчего-то весело. То громко, то тихо. Захотелось то раскаиваться, прижавшись к земле, то грешить и вершить чужие судьбы. Лик Бога, ничем не обременённый, вновь появился перед ним: «Ложь», — только произнёс Он перед тем, как исчезнуть.

Христофор проснулся. Стоял то ли вечер, то ли утро. Свет, источаемый солнцем, был до того тускл и бледен, что узнать об этом было практически невозможно. Протерев глаза правой рукой, Христофор обнаружил, что левая рука не слушается. С ужасом взглянул он на неё, но быстро пришёл в себя — её крепко-накрепко сжимала ледяная рука незнакомки. Она смотрела ему в лицо, в глазах прыгали огни торжества и удовольствия. На её губах прекрасных, как и вчера, были следы чьей-то крови, может быть, это была его собственная, но Христофор лениво погнал от себя эти несуразные мысли, в конце концов, он, возможно, смог обрести счастье, нашёл место, где кормили и любили, относились как к человеку, а не как к источнику пищи.

— Пойдём к столу. Все уже заждались.

Христофор встал. Они двинулись по третьему этажу дома. Он пребывал в запустении, пыли, видимо, никто давно не ходил по скрипучим деревянным полам. Справа и слева висели чьи-то портреты. Лица на них выражали неприкрытое счастье, все лица были живыми, весёлыми и одухотворёнными, смотря на них Христофор невольно сам улыбался. Незнакомка плотнее сжала его руку и тихо-тихо сказала: «Хочешь и тебя сфотографируем». Слова вовсе не звучали, как вопрос, скорее, как данность, с которой гость радостно согласился. Он не спросил, что с этими людьми сейчас, потому как понимал, что, вероятно, это такие же путники, как и он, а потому, скорее всего, они уже разъехались и с благоговением вспоминают об этом месте, занимаясь тем, о чём давно мечтали. Шли мимо других комнат. Двери их были закрыты, а где это было не так, стояла такая темнота, что нечего было и пытаться что-то разглядеть. Слышался запах серы вперемешку с запёкшейся кровью, хотя их и перекрывал приятный запах букета цветов. Но эта деталь становилась неважной, когда незнакомка рядом крепче сжимала его руку и тихо-тихо, едва слышно напевала весёлый мотив, напоминающий считалочку.

— Как вас зовут? — спросил Христофор, взглянув на бледное, почти белое лицо незнакомки.