Тёмный дом

Юда встал на шатающихся ногах с кровати. Он уже смутно помнил, что тогда ответил и ответил ли вовсе, не мог вспомнить была ли свадьба, а если и была то, чем началась и закончилась. Ныне он был целыми днями занят изнурительным трудом — сжиганием угля. Каждый день изнурённый, с впалыми глазами, усталый, будто бы у него и не было сна, брёл Юда по третьему этажу. Фотографии людей более не смотрели на него одухотворённо и счастливо, теперь они глядели устало, болезненно, походя на мертвецов. Подобная перемена в лицах путников казалась чьей-то нелепой шуткой, но как бы Юда не старался обратить внимание Лилит на это, когда ещё был в состоянии вести членораздельную речь, та лишь смеялась и ничего не отвечала, стараясь, как можно скорее убежать от возлюбленного. Поначалу это ранило, но вскоре Юда смирился и стал ко всему равнодушен, ходя на работу, будто бы это было само собой разумеющееся. Идя по второму этажу, он не раз спотыкался и с грохотом поднимал пыль, настолько зрение подводило его, размывая всё вокруг в уже и так тёмной комнате. На первом этаже Юда проходил мимо трапезной, где молча восседали мужи, коих осталось не более трёх, иногда рядом с ними сидела Лилит, также смотря на проходящего, но делая это пусто, взирая на него стеклянными, ничего не выражающими глазами. Выходил на улицу, где мир казался ужасающе большим и пугающим, отчего хотелось вновь вернуться в привычную среду, где всё было знакомым и понятным, а не размыто далёким. Но с каждым разом Юда пересиливал себя, совершая подвиг, за который его восхваляли и чуть ли не боготворили. Брёл вдоль тёмного дома, слепо хватаясь за кирпичи слева и, зайдя за угол, устремлялся ко входу в подвал, где проходили его изнурительные рабочие дни.

Тяжёлая сгнившая гоферовая дверь, которую изорвали термиты и жуки-короеды, с трудом отворялась им. После ватными, слабыми ногами проходил он сто пятьдесят ступеней вниз, чтобы, войдя в небольшую коморку и зажёгши большую чёрную печь, начать закидывать уголь стальной лопатой. Вытяжка была слабой, но достаточной для того, чтобы один работник мог, оставаясь в сознании, продолжать свой тяжёлый труд. Так работал Юда более двенадцати часов, пока, окончательно не утомившись, не выходил из коморки, перемазанный чёрной сажей, да такой, что разложение его тела, отравленного прикосновением бессмертия, было вовсе не заметно. И только затем, чтобы после зубами вкусить жёсткое гниющее мясо и испить густого вина, подаваемые за столом.

Но теперь всё было иначе: из-за тёмной дверцы доносились глухие, нечленораздельные звуки, сродни мычанию или кряхтению. Поначалу Юда старался не замечать этого, но по мере того, как он еле видящими глазами нажимал на все кнопки печи, чтобы её включить, звук становился громче, пока не послышался стук по дверце, отдавший эхом небольшое помещение. Работник отшатнулся, выронив пульт, после вооружившись лопатой, он медленно приоткрыл скрипучую дверцу. На него глядело мёртвенно-бледное тело мужчины. Он был чрезвычайно худ, отчего были видны выступающие кости, его одежда была изорвана в клочья, большие раны, наполненные вчерашним пеплом, изрывали тело. Но лица было не разглядеть. Оно было скрыто мраком, а потому было неразличимо слабым зрением Юды. Поражённый увиденным, он осторожно положил лопату рядом с печью и наклонился поближе. И ещё ближе. И ещё. Наконец, приблизившись вплотную и дождавшись, когда привыкнет к темноте, он принялся смотреть на лик мужчины, излучавший усталость и страданье. Глаза страдальца были потухшими и стеклянными, волосы, как и весь остаток лица были перемазаны углём, сажей и пеплом. Незнакомец что-то тихо-тихо мычал, его иссиня-белые губы медленно открывались и закрывались, повторяя одно и то же слово. Юде стало интересно о чём говорит умирающий, и он наклонился к тому ещё ближе.

— Христофор…

Юда непонимающе взглянул на умирающего.

— Так. Меня. Зовут.

Христофор вдруг схватил Юду за плечо, с силой потянув в печь. Внутри повеяло жаром, будто бы каменные стенки и железная окантовка помнили вчерашнее сожжение, хотели вновь воспылать, пожирая всё живое, что попадало внутрь. Юда пытался сопротивляться, но тщетно — он уже вдыхал пепел, забивавшийся в нос, рот и глаза. Чихая, жмурясь и плюясь, работник печи освободил руки, чтобы взять лопату. Просунул её рядом со своим тощим телом и ударил по Христофору. Попал в левое плечо. Существо вздрогнуло, задрожало и отпустило. Этого хватило, чтобы мигом выскочить и схватить орудие поудобнее. Лопата была в вязкой, густой, тёмной-тёмной крови. От испуга Юда разжал руки, смотря во все глаза в печь. Оттуда, взревев, вылез Христофор, показавшись на свет. Только тогда Юда понял, что произошло.