Тёмный дом

— Это не так. Вы ведь и сами это видите, сидя здесь. Ибо пока есть цикл жизни, лето и зима, холод и зной, день и ночь не прекратятся. Не нужно бояться смерти, ваша погибель позволит родиться новой жизни, а раз так, то однажды, смотря с небес на землю, вы будете рады увидеть, как по этой улице ходят люди, как здания будут сноситься и возводиться, как золотая осень будет сменять зелёное лето, как будут идти года, века, тысячелетия, а вы будете свободны, станете смотреть на текущую жизнь и улыбаться, вспоминая наш разговор. Примите неизбежное, но примите достойно, счастливо, радостно, может быть, для других вы будете лишь строчкой на могильной плите, но для детей, внуков, друзей и выздоровевших от вашей руки людей вы останетесь в памяти навсегда. А потому улыбнитесь и не плачьте, вы прожили жизнь, творили добро, а большего и не нужно. Не бойтесь, а улыбнитесь!

Старик не шевелился, только последняя слеза скатилась по его тощей щеке. Он кивнул и улыбнулся тихой, скромной улыбкой.

Бог навеки забрал и его душу. Самуил встал, в его глазах стояли слёзы, но, тяжело вздохнув, он утёр их рукавом и пошёл дальше. Ветер донёс до него волнение, вероятно, старику было трудно расставаться с существованием, а потому он был взволнован грядущим.

Улицы казались мёртвыми. Ни одно живое существо не попадалось на глаза апостолу, как бы он не старался разглядеть чьё-нибудь присутствие в окнах небоскрёбов, переулках или небольших канавках. Всё спряталось, затаилось и боялось. Но вот, впереди, за углом появилась группа людей. Они были одеты в плотную строгую полицейскую форму, носили каски, прикрывавшие лица, да так, что были видны только глаза. С трудом передвигаясь, они устремились к Самуилу, скучающе размахивая палками для острастки. Апостол обрадовался. Наконец, правоохранители помогут ему с ношей, которую он водрузил себе на плечи.

— Господа-полицейские, — начал Самуил, — рад вас видеть, не подскажите, где все? Не помню, чтобы эта улица когда-то была пуста.

— Градоначальник. Чиновник. Идти. За нами. — произнёс один, носящий на правой руке красную ленту, остальные молчали.

Самуил кивнул и с воодушевлением пошёл за ними. Он всё порывался заговорить со своим сопровождением, но то получал лишь резкие взгляды, похожие на вспышку молнии, то его откровенно игнорировали, не желая отвечать на вопросы. Наконец, процессия подошла к тёмному дому в конце улицы. Это было трёхэтажное строение с заколоченными окнами, битой облицовкой, но с крепкими стальными дверями, имеющие небольшой засов на уровне плеч. Ограда, окружавшая дом, была когда-то сделана из редкого сплава драгоценных камней, но ныне сохранилась лишь частично — кто-то с силой вырвал забор. Лужайка была вытоптана, вместо неё на земле лежали камни, стекло от бутылок и маленькие, переливающиеся на свету, остатки от пуль, рядом с большим скоплением оных у лицевой стены валялось пушечное ядро. Полицейские будто бы не замечали этого, равнодушно выхаживая по битому стеклу и поднимая под своими ногами большой слой дорожной пыли. Самуилу, по меньшей мере, показалось странным подобное отношение к чиновнику, к дому и близлежащей территории. Ведь можно же было прибраться, хотя бы к приходу дорогого гостя.

Полицейский с красной лентой с силой постучал по стальной двери так, будто бы хотел её выбить. Внутри послышался звон вилок и топот маленьких ножек. После через дверь послышалось короткое: «Кто?». Полицейский ответил не менее коротко: «Он». Через секунду отворился засов, оттуда на Самуила, оглядывающего местность, взглянуло маленькое существо, затем открывшее дверь.

— Рад вас видеть! — радостно и добродушно воскликнул градоначальник, раскинув руки в стороны. — Я вас уже заждался! Вас не напугали бравые комиссары? Не стойте столбом, разойтись! Патрулировать местность, немедленно! — топнул он ножкой, однако полицейские даже без его приказанья сами стали уходить, ни разу не обернувшись. Градоначальник улыбнулся, услужливо пригласил рукой в дом, пропуская гостя. — К столу! Я всё уже накрыл к вашему приходу! Вы наверняка не евши!

Они прошли в кухню. Стол встретил голодного Самуила яствами не первой свежести. Хлеб, салаты, жаркое — всё поросло плесенью, оставившей от еды клочки меха. Апостол по указанию градоначальника уселся в дальний угол стола у камина, собеседник расположился напротив. Последний зачем-то хлопнул в ладоши и сложил руки, притрагиваться к просроченной еде не стал, впрочем, этого не сделал и Самуил, несмотря на голод, клонивший в сон. Наконец, при свете сверкающей люстры удалось как следует разглядеть градоначальника. Был он коренаст, имел бледно-зелёную кожу, которую старался забелить пудрой, но выходило у него, правда, это неумело, потому как от волнения он растёр себе лицо и руки. Глаза были черны как ночь, подчёркивая деловой пиджак и штаны. Нос был совсем крошечным и казалось, что он даже ничего не вдыхал, настолько был неподвижен. Пальцы, то и дело трогающие жидкие, пустые чёрные волосы были до того тонки, что казалось будто они вот-вот переломаются при очередном разминании.