Тёмный набег

Не вышло. Конрад остановил:

— Не отвлекай людей, русич. Их работа важнее пустопорожних разговоров. Чем больше они успеют сделать днём, тем легче всем нам будет ночью, когда нахтцереры пойдут на штурм.

Что ж, наверное, Конраду виднее. Всеволод пожал плечами и направил коня к воротам тына. По пути между поваленными брёвнами — там, где тень погуще — заметил чёрные маслянистые потёки. Упыриная кровь, ещё не слизнутая солнцем… Вот откуда вонь.

Но как оказалось, причина крылась не только в этом.

Гоня перед собой смрадную волну, из-за частокола выползала повозка. Такую не захочешь, а пропустишь. Всеволод посторонился. Придержали коней остальные.

Телега с высокими бортами проскрипела мимо. Рядом шагал, держа в руках вожжи, угрюмый возница в чёрной накидке, чёрным же и перепачканной.

В повозке места вознице не нашлось. Да и вряд ли у него была охота туда садиться. Там — мёртвые, изрубленные и исколотые упыри, там — обожжённая солнцем плоть нездешнего мира, там — чулком сползающая кожа и лопающиеся зловонные нарывы.

Длинные, неестественно длинные руки, уже истончённые и оплывшие в солнечных лучах, будто дохлые змеи невиданных размеров, свешивались через задний борт и волочились за повозкой. Обломанные, утратившие былую прочность когти бессильно загребали дорожную пыль. Из-под толстого дна — в щели между досок — обильно сочилось мерзкое, вязкое и липкое. Частая капель дёгтевого цвета отмечала путь повозки, дымилась на солнце и быстро истаивала. Жирные потёки испарялись буквально на глазах.

Старая измученная лошадь («Крестьянская кобылка, — отметил про себя Всеволод, — ей бы плуг по полю таскать, а не такое…») остановилась, косясь на всадников. Возница цыкнул, наподдал вожжами, понукая. Лошадь потянула зловонный груз дальше. Возница даже не взглянул на чужаков.

Повозка перевалила через обочину, съехала с дороги, подкатила к обрыву, подступавшему чуть ли под самый частокол. Остановилась на краю.

Кнехт сдёрнул крепление на правом борту, обращённом к пропасти. Отступил в сторонку.

Дерево грянуло оземь. И в тот же миг по грубо сбитым щелястым грязным доскам, словно по сходням, из телеги поползло, покатилось, посыпалось… С полдюжины дохлых упырей соскользнули из общей кучи вниз. На край обрыва с хлюпаньем упали оплывшие, облезшие, размякшие от солнца потемневшие тела. Целые и не очень. Посыпались отрубленные безволосые головы в уродливых наростах и нарывах, отсечённые гибкие когтистые руки, почти человеческие ноги и вовсе уж бесформенные куски, вяло сочащиеся чёрной слизью, испаряющейся буквально на глазах.

Возница достал из повозки длинный шест с крюком на конце и продолжал свой нелёгкий труд.

Толчок.

Первая мёртвая тварь полетела в пропасть.

Что ж, теперь понятно, откуда взялся тот странный завал под замковой горой. Перебитых во время ночных штурмов упырей тевтоны попросту сбрасывают с обрыва в одну смердящую кучу. Чтобы подальше смердело. А то ведь закапывать всю эту падаль — рук не хватит. Пропасть под орденской цитаделью, конечно, тоже не бездонная, но тут уж вся надежда на солнце. Светило этого мира должно растопить и расплавить плоть мира иного прежде, чем груда мёртвых тел поднимется до уровня замка. Пока, как видно, солнышко худо-бедно справлялось. День основательно притрамбовывал то, что накапливалось в Серебряных Воротах за ночь.

Глава 4

— Здесь, наверху, сильный ветер, — объяснил Конрад. — Ветер уносит запах нечистой мертвечины.

Да, ветер поддувал. Но и от телеги с разворошённым грузом тоже тянуло изрядно. Вонь у края обрыва стояла такая…

— Будто тумен мангусов здесь полёг, — поморщился Сагаадай.

— Ничего, — успокоил татарского юзбаши Конрад. — Похоже, вниз сбрасывают последнюю партию.

— Ну и нечего пялиться, — отчего-то вдруг озлившись буркнул Всеволод. Впрочем, понятно отчего. Как-то не очень радушно встречала их Закатная Сторожа. Все заняты делом, а к гостям, получается, и выйти некому. Ладно, если хозяева не встречают на пороге с хлебом-солью, придётся в чужой дом входить самим.

— Поехали дальше, — приказал Всеволод.

Кони вступили в покосившиеся ворота тына.

Сразу за частоколом обнаружился ров. Вырытый в земле, выбитый в скале и обложенный к тому же почерневшей глиной. Воды во рву не было. Да и зачем: вода и сама здесь не задержится и не задержит нечисть. Зато — полно пепла. Ветер развевал остывшую золу, поднимал серовато-белые вихрики, норовя бросить горсть-другую в глаза.

Судя по всему, ночью во рву бушевал огонь. А теперь здесь тоже трудятся безрадостные измождённые люди в чёрных одеждах, в повязках и капюшонах, прикрывающих лица и волосы от кружащей в воздухе невесомой пепельной пыли. Орденские служки чистили ров от золы и рассыпавшихся угольев, ровняли крутые края, намазывали новую глину взамен треснувшей и искрошившейся, укладывали сухой хворост, валежник, поленья и целые брёвна. Готовили новый костёр…

Эти тоже в разговоры вступать не спешили. Косились только. Кланялись между делом Конраду и работали, работали, работали без передыху. Что ж, после захода солнца их труд спасает жизни и окупается сторицей.